– Dominus vobiscum[208], – сказал кто-то рядом.
Он открыл глаза и увидел рядом офицера – круглое лицо, рыжие усы, очки… Приметы совпадали.
– Я знал, что русские в конце концов подкопаются под Перемышль, – почти смеялся Шерауц.
– Я думаю, ваше воодушевление сейчас не к месту, – не стал уточнять способ своего проникновения в город капитан.
– Вы думаете, у них другое настроение? – все так же улыбаясь, кивнул на молящихся военных писарь. – Все они тоже предчувствуют конец своим мучениям. Хотя многим уже давно все равно – будут они убиты или взяты в плен. Впрочем, вас сейчас интересует не их настроение, а их главного мучителя – коменданта. К тому же у меня мало времени. Я отлучился ненадолго, пока все заняты получением пайка. Перед генеральной вылазкой комендант приказал выдать всем паек на пять дней.
– Когда и где запланирована вылазка? – спросил капитан, не отрывая взгляда от ксендза, который тянул высоким голосом:
– Et cum spiritu tuo…[209]
– Сегодня ночью. Точное место мне неизвестно, но скорее всего в сторону южнее Львова, чтобы соединиться с армией Карла фон Пфлянцера-Балтина.
– Какими силами?
– Во главе пойдут венгры: двадцать третья дивизия гонведа при поддержке бригады ландвера и полка гусар.
Шерауц вытащил из кармана листок бумаги:
– Вот обращение Кусманека к войскам гарнизона, которое мы только что разослали по фортам.
Белинский пробежал глазами текст, задержавшись на последних строчках: «Солдаты! Мы разделили последние наши запасы. Честь нашей страны и каждого из нас не позволяет нам после тяжелой, славной, победоносной борьбы попасть беспомощной толпой во власть неприятеля. Герои солдаты! Нам нужно пробиться, и мы пробьемся!»
– Еще вот… – вспомнил писарь. – Есть счастливчики, которым не надо пробиваться, генерал штаба и тридцать старших офицеров сегодня вылетят на трех цеппелинах и семи аэропланах в Венгрию.
Он взглянул на часы:
– Мне пора. Я уже должен быть в команде по уничтожению документации штабов и саперных отделов. Больше увидеться мы не сможем. Да, пожалуй, ничего важного я вам уже не сообщу.
Белинский не спешил покидать костел – скоротать время до вечера здесь было намного безопаснее. Он прикрыл лицо рукой, расслабился и долго так сидел, пока не обнаружил, что костел пуст. Закончив службу, пресвитер с дьяконом скрылись за алтарем. Министрант[210] тушил свечи, бросая на него выразительные взгляды. Капитан вышел из храма и направился к колокольне кафедрального собора. Как назло, небо снова заволокло облаками, накрапывал мелкий дождь. При такой видимости вероятность того, что его сигналы заметят с воздушного шара, не очень велика.
Удивляли пустые улицы. Белинский не мог знать, что, согласно последнему приказу по гарнизону, все офицеры к этому времени должны были находиться при своих частях. Комендант Кусманек также отменил свою обычную «ритуальную» поездку по городу в открытом экипаже.
На дверях колокольни висел большой замок, что не особенно смутило Белинского. Для подобного случая в его сумке, оставленной в монастырской сторожке, имелся специальный патрон. Правда, даже негромкий хлопок в эту пору весьма нежелателен. Белинский прикинул расстояние до окна на первом ярусе колокольни. Высоко. К тому же решетка.
– Что мы здесь делаем, лейтенант? – неожиданно раздалось сзади.
Обернувшись, он увидел патруль – офицера и двух солдат с винтовками.
С трудом сохранив самообладание, Белинский кивнул на портал колокольни и произнес:
– Необычный барельеф для барокко. Не правда ли? Вы не знаете, кто изображен рядом с Христом? – И, не дожидаясь ответа, небрежно бросил, не поворачивая головы: – Я из группы Вольфа. Выполняю приказ полковника.
– Могу я взглянуть на ваши документы? – с характерным венгерским акцентом попросил офицер. На вид ему было около тридцати; невысокий, худощавый брюнет в круглых очках, он больше походил на сельского учителя, чем на офицера полевой жандармерии.
– Безусловно. – Белинский полез в карман кителя, где для подобного случая у него лежало удостоверение лейтенанта специальной кадровой службы Ригеля. Перебежчик Бела Борши уверял, что офицеры гарнизона старались избегать встреч с сотрудниками этого особого подразделения, занимавшегося проверкой благонадежности личного состава.
Но «группа Вольфа», судя по всему, не произвела должного впечатления на офицера. Повернув удостоверение к свету уличного фонаря, он принялся внимательно его изучать.
Краем глаза Белинский отметил, что вокруг – ни души. Выхватить из кармана наган и уложить всех троих на месте не представляло труда (время на тренировки было потрачено не зря), но это ставило под вопрос выполнение задания.
Офицер, не отрывая взгляда от удостоверения, снова задал вопрос:
– Вам известен приказ коменданта?
– Какой из них, подпоручик? – переспросил Белинский.
Офицер изучающе взглянул Белинскому в лицо и как бы невзначай окинул взглядом стоящих сзади солдат. Те не спеша отступили на пару шагов и стянули с плеч карабины.
Шансы сторон сравнялись. Теперь все зависело, кто окажется более быстрым и ловким.
Офицер по-прежнему держал удостоверение в руках, лихорадочно просчитывая варианты развития событий. От его верного хода в этот решающий момент зависела не только жизнь его собственная и солдат, но, быть может, и судьба гарнизона. Как и все старшие ночных патрулей, он был предупрежден о русском шпионе, заброшенном в крепость на воздушном шаре. Белое пятно купола шара было замечено днем с одного из наблюдательных пунктов, а один из опрошенных форшпанов описал внешность странного офицера, которого он подобрал по дороге в город.
Несомненно, он вооружен, хитер и коварен, размышлял венгр, поэтому банальные «Вы арестованы!» или «Руки вверх!» здесь не сработают. Надо чем-то отвлечь его внимание, ослабить бдительность. Вернуть удостоверение? Пожалуй, даже извиниться. Попросить сигарету? Нет, слишком просто. Он, кажется, спрашивал, кто изображен рядом с Христом? Вот и отлично. Надо показать ему святых Станислава и Йозефа. И как только он повернет голову – вытащить из кобуры револьвер и дать солдатам возможность взять его на мушку.
Однако Белинскому первому представилась возможность прибегнуть к отвлекающему маневру. В конце улицы за спиной патруля послышался шум проезжавшего автомобиля.
– Это за мной, – уверенно произнес он, качнув подбородком в ту сторону.
Солдаты машинально глянули назад, и этого мгновения капитану хватило, чтобы приставить наган к груди подпоручика.
– Винтовки на землю! – жестко скомандовал Белинский.
Солдаты замерли в замешательстве. Наконец, переглянувшись, они нехотя подчинились, положив карабины на брусчатку, но в эту секунду подпоручик резко отбросил руку Белинского и схватился за кобуру. Но оказался недостаточно быстр, отчего и получил сильный удар по шее рукояткой нагана, упал на колени и, потеряв сознание, рухнул на тротуар. Один из солдат успел подхватить с земли карабин, сделал резкий выпад и достал штыком плечо капитана. Но Белинский успел спустить курок. Солдат упал. Второй испуганно попятился, резко повернулся и побежал.
Зажав рану рукой, капитан бросился прочь в ближайший переулок. Укол штыка был неглубокий, но пришелся прямо в рану, полученную еще на болоте. Кровь просочилась сквозь одежду и капала на мостовую. Резко закружилась голова, стало подташнивать.
«Так не уйти далеко», – осознал он. Белинский остановился и прижался к стене. Осмотрелся. По силуэтам домов догадался, что находится с тыльной стороны все того же Францисканского монастыря. Собрав последние силы, он полез через каменную ограду.
Настоятельница женского монастыря госпожа Стояновская уже заканчивала вечернюю молитву, когда за окном хлопнул выстрел. Перекрестившись, аббатиса с минуту прислушивалась, а потом произнесла заключительные слова:
– Panie Boże, dziękuję Ci, żeś doprowadził do końca ten dzień[211].
Но день, похоже, еще не закончился. Вскоре в дверь постучала одна из ее восемнадцати послушниц и испуганно сообщила, что у стены на грядке с лекарственными растениями лежит без сознания раненый офицер.
Накинув широкий черный плащ, Стоянове кая поспешила во двор. Бегло осмотрев раненого, она распорядилась перенести его в привратницкую и послала за врачом.
Монастырский врачеватель, давний друг аббатисы Роберт Памперль жил недалеко и вскоре явился. Больничная[212] помогла ему снять с раненого лейтенанта китель и обработать рану. Затем он начал накладывать швы.
Резкая боль привела «лейтенанта» в чувство.
– Где я? – вырвалось у Белинского по-русски, когда он приоткрыл веки.
Русская фраза вызвала замешательство. Доктор вопросительно взглянул в широко раскрытые глаза настоятельницы и, не проронив ни слова, продолжил зашивать рану.