Читать интересную книгу Молодость Мазепы - Михаил Старицкий

Все молчали.

— Если мы выпустим его, он выдаст нас с головой Бруховецкому! — произнес еще тише Гарасько.

— И не только нас, а и полковника, и всю справу, — прибавил Остап.

Гарасько наклонился еще ближе к окружавшим его встревоженным, растерянным поселянам и заговорил уже совсем тихо, так тихо, что даже дальние соседи не могли его услыхать. До незнакомца долетели только последние слова: «Здесь или в дороге».

Все это замешательство продолжалось не более двух минут, однако оно не укрылось от внимательного взгляда незнакомца, но несмотря на то, что он явственно услыхал последи слова Гараська, — они не произвели на него никакого впечатления; он выбил пепел из своей «люлькы», набил ее новым тютюном и снова окутался клубами синего дыма. Между тем и поселяне, казалось, успокоились после слов Гараськи. Все разошлись по своим местам, шинкарь, взявши в руки принесенные сулии, начал обходить гостей, подливая каждому чарку нового напитка. Послышались веселые, шутки, пожелания и всякие остроты.

— А что это ты, пане добродию, ховаешься там, как злодий, за бочкой и не идешь до громады? — обратился Гарасько смешливо к незнакомцу, сидевшему в углу.

— За бочкой я не ховаюсь, а сижу, как и все вы, панове, — отвечал незнакомец, — а до громады не шел, потому что никто не просил меня; теперь же дякую за приглашение и с радостью присоединяюсь к вам.

С этими словами он встал и подошел к тому столу, которым сидел Гарасько.

Крестьяне подвинулись, и незнакомец занял место между Гараськой и Вовной.

— Ну, садись, пане-брате, не знаю вот только как величать тебя, — обратился к нему Гарасько, ставя перед ним пустой стакан и наливая в него наливку.

— Иваном Зозулей, — ответил незнакомец.

— Зозулей… Не слыхал что-то.

— Я не здешний.

— Дальний?

— Д-да, не близкий. А кто ж ты будешь?

— Крамарь.

— Гм… ну все одно, выпьем по чарке, пане крамарю, а может ты не захочешь с нашим братом пить? — повернул в его сторону Гарасько свои желтоватые белки.

— Отчего же так? Только давайте!

— Ну-ну, гаразд! — Гарасько налил и свою чарку и поднявши ее, произнес: — «Дай же Боже, щоб все було гоже, а що не гоже, того не дай. Боже!»

Незнакомец последовал его примеру, но в то время, когда он поднял свою чарку, на руке его сверкнул при тусклом освещении «каганця» огромный драгоценный перстень.

— Гм… гм! — крякнул Волк и, подтолкнувши локтем соседа, произнес тихо: — Замечай!

Гарасько продолжал потчевать незнакомца то медом, то горилкой, и среди крестьян завязались снова в разных группах оживленные разговоры.

— А что, Остапе, ну, как твоя «справа»? Будешь ли засылать сватов к Орысе? — долетели до незнакомца слова, обращенные к молодому черноволосому казаку его соседом.

При этом имени незнакомец сразу обернулся в ту сторону, откуда раздалась эта фраза; рука его, державшая стакан, слегка вздрогнула и расплескала наливку, он опустил стакан на стол, провел в раздумьи тонкой белой рукой по лбу и, повернувшись в пол-оборота, вперил свои глаза в собеседников; последние, занятые своим разговором, совершено не заметили впечатления, произведенного их словами на незнакомца.

— Кой черт! — отвечал сердито Остап, — батько ее и слышать о том не хочет. И правду сказать, все-таки поповна, а я теперь что? Посполитый, та й годи!

— А что ж, ты ездил к полковнику?

— Был. Мой батько, говорю, локтем не мерял, а хлеб казацкий добывал, трудов своих не жалеючи, и разом с гетманом Богданом отчизну «вызволяв»! А он мне, — это, говорит, все одинаково, хоть бы он у гетмана Богдана наипервейшим полковником был, а коли в реестры не внесен, так и ты должен в послушенстве ходить! А на какого ж бесового дидька, спрашиваю, не внесли его в реестры? Ведь все мы ровно трудились, так всем ровно и казаками быть.

— Нашел, что «згадувать», — отозвался из-за стойки шинкарь, — может гетман Богдан и всех хотел в реестры записать, да, сам знаешь, — не допустили.

— А дозвольте спросить вас, честное товарыство, — произнес в это время незнакомец, отсовывая от себя кружку. — За что это вы, слышу я, на старшину свою так нарекаете? Ведь она, кажись, высвободила вас из лядской неволи?

Все с изумлением оглянулись на него.

— А чтоб уже ее «дидько» так из пекла «вызволыв», как она нас «вызволыла» из неволи! — вскрикнул гневно Волк, подымаясь с лавы. — Сами мы себя высвободили, а она хочет запровадить нас в еще горшую неволю!

— В какую неволю? — изумился незнакомец, — ведь нет же теперь на Украине у вас ни ляхов, ни унии, ни жидов. Та чего же вам еще нужно?

— Да ты сам, Зозуля, из каких это лесов сюда прилетел? — обратился к нему Гарасько.

— С правого берега.

— Ну, так и видно, что ничего ты не знаешь, а есть у нас здесь «цяци» и получше унии, ляхов да жидов.

— Что же такое?

— А вот сперва сам гетман со своей старшиной.

— Хо-хо! — усмехнулся незнакомец, возвышая голос, — против воли гетмана ничего не поделаешь!

— А что такое гетман? Мы сами его выбрали, так сами и сместим! А коли на то пошло, так пора ему и «тельбухы» выпустить! — крикнул запальчиво Волк.

— Хе-хе! Храбрые какие, ей-Богу, словно куры перед «дощем»: разве у Бруховецкого нет своей верной старшины, да воевод, да ратных людей?

— А если не сила, так заберем своих жен и детей да уйдем все на Запорожье! — крикнул горячо Остап. Сочувственные возгласы подхватили его слова.

— Догонят, догонят, панове! — отвечал уже с нескрываемой насмешкой незнакомец.

Эти слова окончательно взорвали всех поселян.

— Да кто ты сам будешь? — перебил его Волк, подскакивая к нему со сжатыми кулаками. — Уж не из тех ли самых «суциг», что с Бруховецким мудруют?

— А хоть бы и так, — отвечал заносчиво незнакомец, подымаясь с места. — Что тогда?

— А то, что настала пора бить таких гадин, — вскрикнул бешено Волк, занося над ним свой почтенный кулак.

— Верно! Бить их всех! — закричали кругом, и в одну минуту незнакомца окружила возбужденная, рассвирепевшая толпа.

— А коли бить, так бить! — вскрикнул в свою очередь незнакомец, вскакивая в одно мгновение на лаву и выхвативши саблю из ножен. От его быстрого движения кобеняк свалился у него с плеч.

Толпа невольно отступила.

Перед ней стоял молодой статный казак в дорогом, расшитом золотом жупане, с драгоценным оружием за поясом. Все онемели от изумления.

— Чего ж стали, коли бить, так бить, не смотреть ни на кого! — продолжал горячо казак. — Панове, я Иван Мазепа, ротмистр гетмана Дорошенко, меня прислал он к вам, хотите быть вольными, как были батьки ваши, не платить ни стаций, ни рат, ни оренд, а зажить панами в своей «власний» хате, — так не теряйте часу, «прылучайтесь» к нему, записуйтесь в его реестры, — вот вам универсал его, гетман идет сюда освободить вас и всю отчизну от Бруховецкого и от всех ее врагов!

С этими словами казак развернул перед поселянами толстый свиток бумаги.

— Слава, слава гетману Дорошенко! Все за него! — закричали в восторге поселяне, окружая Мазепу взволнованной, бодрой толпой.

XXXVI

Медленно подвигался отряд Мазепы по узкой дороге, извивавшейся среди прижавших ее с двух сторон обрывистых утесов. Кругом расстилался дикий сосновый бор. Огромные мохнатые ели и сосны, казалось, уходили под самое небо своими синеватыми вершинами; то там, то сям из-под обвалившейся земли виднелись над дорогой гигантские корни сосен, словно вцепившиеся в песчаную почву красноватыми, корявыми пальцами; в некоторых местах почти вывороченные из земли деревья держались каким-то чудом над самым обрывом, грозя ежеминутно рухнуть всей своей громадой в узкий проход, занимаемый дорогой.

Близился вечер; между красных стволов деревьев уже сгущался седой сумрак; холодный осенний ветер забирался под плащи путников; вершины столетних сосен медленно покачивались с каким-то зловещим шепотом; по тусклому, серому небу медленно ползли грузные темные облака; все было мрачно, дико и угрюмо.

Мрачный вид окружающей природы и угрюмого неба производил какое-то угнетающее впечатление. Отряд подвигался медленно и молчаливо; время от времени то там, то сям раздавалось какое-нибудь отрывистое слово, и снова кругом воцарялось молчание, прерываемое только шепотом сумрачного бора.

Впереди отряда, крепко закутавшись в свою длинную керею, ехал Мазепа. Со вчерашнего вечера одна неотвязная мысль не давала ему покоя; ему все вспоминались слова, сказанные молодым казаком: «А что, скоро ли будешь засылать сватов к Орысе?» Что могло заключаться для него, Мазепы, в этих словах? А между тем они заставили его вздрогнуть и вызвали в нем какие-то туманные, неразрешимые воспоминания. От чего могло это зависеть? Что из прошлого могло в нем вызвать слово Орыся? Знал ли он какую-нибудь Орысю? Мазепа принимался перебирать в своем уме имена всех знакомых ему женщин, и, словно на смех, ни одна из них не носила имени Орыси. Однако же было в этом слове что-то такое, что заставило его насторожиться и прислушаться к разговору казаков. Он прекрасно помнит этот момент: когда он услыхал это слово, то сразу ощутил какой-то легкий толчок в сердце и в ту же минуту перед ним вырисовался угол какой-то серой незнакомой хаты, глиняный пол, рядно, какой-то длинный, вытянутый на нем предмет и две женские фигуры в стороне. Дальше он не мог ничего припомнить. Было ли это наяву, или ему снился сон, Мазепа не мог дать себе отчета, но, повторяя снова это слово «Орыся», он видел неизменно все ту же картину.