на выбранную точку, в одном шаге от достижения задачи, и в этой точке нас как раз и ждали.
«А теперь подумай сам, кто способен производить подобные исчисления, и, в принципе, способен воспринять такую теорию не как набор разрозненных факторов, а как данность, — произнес бесстрастный голос в голове у Ита. — Ты ведь знаешь. Знаешь, и боишься ответа. До дрожи боишься, до одури. Боишься, потому что понимаешь: признай ты сейчас очевидное, и твой мир изменится раз и навсегда, бесповоротно и окончательно, потому что в этом мире есть столпы, есть нечто незыблемое, и сейчас это незыблемое рассыпается, как песочный замок. Умом ты понимаешь, что это он, и что Таенн прав, и что все так, как он говорил. Умом — понимаешь. А сердцем — не хочешь. Ни понять, ни принять. Потому что тебя до этого момента никогда не предавали те, кого ты считал близкими».
Всё бывало в жизни, вообще всё, что верно, то верно. Но не это. Да, конечно, тот поступок Джесс, видимо, был первой ласточкой того, что происходит сейчас, но… Ее вполне можно оправдать. Тяжело ранен муж, отец ее ребенка, горячо любимый и обожаемый. Тяжело ранен друг, старинный, проверенный; друг, который ни один и ни два раза помогал и спасал. Помощь высокого уровня могут оказать только одному, второй остается умирать на попечении тюремной больницы.[1] Кого выберет любящая женщина? Ответ очевиден. Конечно, Джессика выбрала любимого мужа, но… но. Это «но» царапало, как засевшая в ране заноза. Потому что она не просто выбрала. Она — Ит, разумеется, знал об этом только со слов жены — даже вопросов о том, что происходит с ним, Итом, не задавала, и лишь вежливо кивала, когда Берта пыталась ей что-то объяснить. Берта, Кир, Скрипач, Фэб — вся мобильная часть их семьи моталась в госпиталь, навещала, проведывала. А сама Джессика, разумеется, ни разу не приехала в те же «Поля», где пытались лечить Ита. Ромка, сын Джессики, и тот проявил больше участия и интереса, чем она сама. Да, пару раз Джесс за компанию заезжала к ним, в полуразрушенную квартиру, и даже вынесла несколько мешков с мусором, но потом переехала в другое место, и приходить перестала.
Ладно, это дела прошлые, но та ситуация, она нет-нет, да возникала почему-то в памяти. Тридцать с лишним лет прошло, прикинул Ит, а всё равно, сидел где-то в глубине этот ржавый гвоздь, эта заноза. И вот опять вылез, черт бы его побрал.
Ладно. Будем продолжать разрабатывать ситуацию дальше. И держать ухо востро.
— Ты там заснул? — раздраженно спросил по связи Скрипач. — Поворот! Готовься, сейчас Сирин скажет…
…вы описываете несколько более чем интересных моментов. Аналитический отдел сейчас работает с ними. Он в ярости, но, разумеется, причина этой ярости мне неизвестна. По всей видимости, там происходит что-то, что тормозит программу. Знаете, Иникус, откровенно говоря, я догадываюсь, чем Он занят в «Обратной стороне», но рассказать вам об этом не имею права. Даже приватно. Могу лишь сказать, что ярость Его связана с тем, что часть расчетов, безусловно верных, сейчас замедлилась из-за каких-то внутренних факторов, внутри системы. А Он торопится. И замедление Его раздражает.
Теперь отвечу, пожалуй, на заданный вами вопрос. Я долго думал, почему Он позволил тогда отпустить корабль и пассажиров. Догадался лишь позже — эта машина одна из трех, построенных по его проекту. Он невероятно прозорлив, я поражен в очередной раз Его умом и прагматичностью. Разумеется, Он может в любой момент определить местоположение машин, которые построил сам, поэтому никакой проблемы в том, что корабль ушел, нет. Мало того, уже рассчитана последняя точка, финал маршрута.
Иникус, ответьте мне на один вопрос. У Д.П. были в багаже боксы-крионики? И если да, то сколько? Учтите, этот вопрос исключительно личный, поэтому в официальном ответе упоминания о нем быть не должно.
(из письма второго заместителя руководителя проекта «Азимут»)
[1] Эти события описаны в книге «Дар», последнем томе трилогии «Горькие травы». В данном абзаце все пересказано предельно подробно, поэтому книгу читать не обязательно. Но если станет интересно — то вполне можно. Тем более что «Дар» — на редкость позитивная книга, пусть и с темным началом.
Глава 9 (часть 1)
9
Пушистые звезды
— То есть нам вон туда? — Скрипач показал на верхушку длинной лестницы. — Со всем барахлом? Сирин, это заговор? Скажи, честно, это правда ведь заговор? Причем против нас с ним вот? — он ткнул пальцем в Ита. — Или это такой местный прикол? Я начну заказывать у трансфигураторов детали, и соберу вертолет. Правда, соберу. Вот увидишь. Потому что я уже больше не могу без вертолета!!!
Оливия слушала его, молча, склонив голову к плечу. Молчание ее было выразительнее всяких слов. Дослушав, она подхватила одну их четырех плетеных корзин, одну из шести баклаг с пивом, и направилась к лестнице.
— Иди, отбирай, — посоветовал Ит. — Иди, говорю, а то потом до ночи дуться будет.
— Ой, не могу… — простонал Скрипач, и двинулся следом за девушкой. Остановил ее у подножья лестницы, отобрал баклагу и корзину, и принялся что-то втолковывать. Оливия дернула плечом, и принялась подниматься, а Скрипач вернулся к Иту.
— Ладно, дотащим, — проворчал он. — Но я зол. Я очень зол!
Причину его злости было несложно понять: лестница действительно очень крутая, узкая, и длинная, поднималась к площадке на вершине внушительной высоты склона, да и ступеньки её оказались сильно вытертыми, скользкими. Старая лестница. В Золотой бухте подобная имелась только одна, она шла к дороге. Остальные выглядели поновее.
Разумеется, поднять весь груз за один прием получалось нереально, и они порядком запарились, перетаскивая вещи поэтапно. Сперва подняли на площадку баклаги, потом принялись за корзины. Оливия все еще сердилась, она сидела на верхней площадке, на большом, разогретом солнцем камне, и делала вид, что наблюдает за ящерицами, снующими туда-сюда между кустиками пожелтевшей от солнца травы.
— Всё, — резюмировал Скрипач, поставив перед Оливией последнюю корзину. — И не дуйся, пожалуйста. Мы уже исправились.
Оливия сделала строгое лицо, но потом не выдержала, и усмехнулась.
— Ну и молодцы. Ладно, берите сейчас часть, чего полегче, и пошли. Тут рядом совсем.
До «рядом совсем» пришлось идти минут десять, петляя между здоровенным камнями и можжевельником по едва различимой тропе. Тишина, тепло, прогретый неподвижный воздух.
— Странно, — сказал вдруг Ит.
— Что