Читать интересную книгу Гиблая слобода - Жан-Пьер Шаброль

— Во что? — переспросил Жако.

Но Ла Суре не ответил. Он привстал, опершись ладонями о колени, и смотрел на дорогу. Два грузовика — самосвала остановились у строительной площадки. С них спрыгнуло человек десять рабочих. Один из рабочих бросился бегом к бараку и еще издали крикнул:

— Мы со стройки «Великий поворот». Говорят, у вас тут полиция…

После обеда состоялось собрание профсоюзной организации. Баро и Ла Суре считали, что утренняя тревога должна послужить для всех уроком: ведь она еще раз доказала, что нельзя удовлетворяться заверениями, полученными по телефону. Делегаты позвонили Эжени Дюверже, и та подтвердила, что вопрос об Акционерном обществе как раз сейчас решается в министерстве. И Баро и Ла Суре заявили, что пришло время усилить борьбу; да, теперь или никогда. Женщина — депутат была с этим согласна. Она обещала добиться для них аудиенции у министра. Но перед аудиенцией делегаты должны будут заехать за ней, они захватят депутата МРП и депутата РПФ и все вместе явятся к министру. Необходимо, чтобы эта делегация была самой представительной, самой внушительной из всех, которые они когда‑либо посылали.

Профсоюзная организация решила послать делегацию из шестидесяти рабочих.

Тут встал вопрос о транспорте. Все, что осталось от собранных денег, было распределено еще накануне среди рабочих, иначе они со своими семьями не могли бы прокормиться. О том, чтобы делегаты тратились на поезд, нечего было и думать.

В конце концов удалось организовать поездку на двух грузовиках — самосвалах со стройки «Великий поворот».

Это были первоклассные дизельные машины, издававшие довольное урчание, как бегемоты, когда брюхо у них полощется в воде, а спину пригревает солнце. У грузовиков были огромные толстые колеса, а их металлический кузов дрожал, как лошадь, пущенная галопом.

В каждой машине разместилось по тридцать человек. Они выехали стоя, но как только грузовики набрали скорость, ветер сразу усилился и стал таким холодным, что пришлось присесть на корточки. Рабочие нагнули головы, съежились и прижались друг к другу. Только Жако, Милу и Шарбен, влезшие в машину самыми первыми, не захотели признать себя побежденными: они продолжали гордо стоять, прислонившись к кабине шофера, словно изваяния на носу корабля.

Парни подскакивали вместе с грузовиком при каждом нажиме на акселератор и цеплялись за верх кабины при каждом нажиме на тормоз. Они дрожали от холода, зубы у них выбивали дробь.

Орлеанский проспект был в разноцветных брызгах световых реклам. Два потока пешеходов встречались, смешивались на тротуарах, образуя пробки у магазинов и повозок разносчиков. Велосипедисты ехали, уцепившись за борта грузовой машины, отпустив педали. Неоновые вывески окрашивали их лица попеременно в зеленый, желтый и красный цвет.

Люди толпились возле витрины, за стеклом которой шла телевизионная передача. Входы в метро жадно поглощали устремлявшиеся в них вереницы людей.

В кинотеатре на проспекте Алезиа шел фильм «Влюбленные одни на свете».

У Жако глаза были полны слез.

— Что с тобой? — спросил Шарбен.

— Это из‑за ветра, — невнятно пробормотал главарь Гиблой слободы.

— Оставь его, — заметил Милу.

* * *

Ехать обратно делегаты решили с последним поездом. Они сидели на станции Люксембург и молча ждали. У них не осталось больше ни табака, ни сил. Мимиль пытался рассказать Ритону, которого они встретили тут же на перроне, об их хождениях в парламент и министерство. Кресла там всюду такие глубокие, что, когда опускаешься в них, колени касаются подбородка. Ребят уже кое — где встречают как знакомых, ведь они давно участвуют в делегациях. На набережной Пасси, в доме, где живет Паланки, они всегда говорят привратнику: «Здравствуй, папаша!» В палате депутатов «физиономист», — да, там есть такой служащий, на обязанности которого лежит узнавать завсегдатаев и отваживать остальных, — приветствует их: «Здравствуйте, ребята!»

Но Ритон кашлял, Рири похрапывал, а остальные парни сидели, уронив головы на грудь и полузакрыв глаза.

— Да, сегодня с вами не очень‑то весело, — не выдержал Мимиль.

Одно лишь сонное бормотание было ему ответом.

— Хоть бы кончилась скорее эта забастовка! Отдохнуть бы немного! — не унимался Мимиль.

Подошел поезд. Рассевшись по углам, ребята начали подремывать. Но неожиданно на следующей станции в вагон вошел Рей. Все бросились ему навстречу, усадили его.

Глаза у боксера заплыли, новый пластырь появился над бровью, губы вздулись и стали лиловыми, нос удвоился в размере, на левой стороне лба виднелся огромный кровоподтек… Лицо Рея было до того изуродовано, что парня трудно было узнать.

— Мартелли победил меня на четвертом раунде, — прошептал боксер.

Ребята как‑то совсем позабыли, что в этот вечер должен был состояться решающий бой, и принялись ругать себя за это. Они пытались ободрить приятеля, говорили ему о реванше, но Рей только качал головой и просил их замолчать. Жако прижался лбом к стеклу и закрыл глаза. Милу подсел к нему. Он положил руку на плечо друга и стал что‑то тихо говорить ему на ухо. Вот только что на станции Люксембург им всем было грустно, хотя они еще не знали о серьезном поражении Рея. Дела на стройке как будто идут на лад, а ребята ходят мрачные. И это не только от усталости.

Жако прижался носом к окну, и вокруг его рта стекло запотело, стало матовым. Он, казалось, не хотел слушать того, что шептал ему Милу.

А Милу говорил, что если ребятам грустно, так это потому, что грустно ему, Жако. Но он не должен так изводить себя, ведь все еще может уладиться. И Милу сказал со вздохом:

— Знаешь… Жако, ты должен был бы с ней увидеться.

— С кем это? — сердито спросил Жако, не отрывая глаз от возникавших словно из‑под земли и так же внезапно исчезавших черных зданий Бур — ла — Рена. Резким движением он сбросил руку Милу со своего плеча.

Когда они шли в этот вечер по улице Сороки — Воровки, Ритон чуть не упал, так сильно у него закружилась голова. Пришлось его и Рея проводить до дому.

* * *

На следующее утро Жако встал с левой ноги. Уже по одному тому, как он опустил голову в таз с водой, как швырнул через всю кухню полотенце, вместо того чтобы спокойно повесить его на гвоздь, как резко придвинул стул и сел за стол перед тарелкой с яичницей — глазуньей, можно было догадаться о его мрачном настроении.

Мать рассказывала во всех подробностях о здоровье

Лулу. Кашель наконец прошел. У мальчика появился аппетит, но это служило лишь новым поводом для жалоб:

— Лулу должен скоро выйти из больницы. Но его не выпишут до тех пор, пока я не уплачу за лечение, а ведь за каждый лишний день, что он там пробудет, придется платить сполна. Сколько у нас неприятностей!

Она отнесла сковороду на кухню и вернулась с коробкой камамбера в руках.

— …сколько неприятностей!

Мужчины ели, стараясь производить при этом как можно больше шума, чтобы заглушить ее слова.

Мать уперла руки в бока, посмотрела на мужа и сына, подумала и сказала со вздохом:

— Хотя нам‑то еще грех жаловаться. Многим в Гиблой слободе живется куда хуже! Взять хотя бы Лампенов. На то, что приносит со стройки Морис, не больно разгуляешься. Ума не приложу, что они варят себе на обед. — Мать прикрыла глаза, перебирая в уме все семьи Гиблой слободы. — А Жибоны, а Вольпельеры? Их ребятишки стали такие бледненькие, прямо прозрачные. Она помолчала и добавила: — А бедняжка Бэбэ! Подумать только, что с ней приключилось! Говорят, не в деньгах счастье, но девушка вступает в жизнь с такой обузой на руках. Если бы вы видели ее мать — волосы у нее совсем побелели. Сколько горя на свете! А сама Бэбэ? На нее жалко смотреть. Так она извелась. Ах, жизнь проклятая!

Амбруаз прошептал, глядя в тарелку:

— Бедная девушка! Ей бы надо было найти хорошего парня, который…

Жако вскинул голову:'

— Какой дурак ее возьмет!

— Не говори так, Жако! — с живостью возразил Амбруаз.

Жако резко вскочил с места, и стул полетел на пол. Опершись руками на стол, он крикнул:

— Ты мне не указ!

Мать положила ему руку на плечо:

— Жако, не смей грубить отцу!

Жако стряхнул ее руку и заорал:

— Он мне не отец!

Парень выбежал на улицу, схватив по дороге пальто и громко хлопнув дверью.

Амбруаз посмотрел на жену: она словно стала выше ростом; застыла в напряженной позе, протянув вперед руки.

— Он страдает! Я знала это, — пробормотала она сдавленным голосом.

Она скомкала фартук, зарылась в него лицом и разразилась беззвучными рыданиями.

Амбруаз обнял жену и обеими руками стал ласково похлопывать ее по спине.

— Полно, мать, полно! Пока мы живем на этом свете, вечно будут случаться такие истории. До тех пор, пока не… словом…