Читать интересную книгу Гиблая слобода - Жан-Пьер Шаброль

Противники дрожали от холода, но ни один не решался напасть первым. Наконец Рыжий пожал плечами.

— Больно нужно! Не хочу я марать о него руки!

Он потер ладони, поднял воротник и вернулся в танцевальный зал.

Шарбен, парашютист, Мимиль и Жако прошли гуськом мимо Виктора, презрительно отвернувшись.

Жако, шедший последним, собирался уже войти в дом, когда Виктор окликнул его.

— Чего тебе?

Виктор с трудом держался на своих кривых ногах. Сжимая кулаки, он размахивал руками, рубашка была расстегнута, и конец галстука перекинут через плечо. С губ срывались бессвязные ругательства.

Жако не спеша смерил его взглядом с явным отвращением.

— Ступай‑ка лучше домой, проспись, старина, а меня ждут в зале.

Он собирался уйти, но Виктор крикнул:

— Ну и убирайся, рогоносец!

Жако побледнел.

Виктор, хихикая, топтался на месте в световом круге от фонаря. Растопырив руки, он размахивал кулаками с мрачным воодушевлением, губы растянулись в широкой ухмылке, лицо побагровело. Вдруг он замер на месте, вытянул руку, словно для клятвы, и проговорил:

— Эй, рогоносец, ты хоть знаешь самое веселенькое? Она брюхата, твоя Бэбэ!

— Что ты сказал?

Виктор прыснул со смеху и долго не мог успокоиться.

— М — да… папенькин сынок сделал ей ребеночка и был таков… хи — хи!

И он все повторял, держась за бока:

— Брюхата! Брюхата! Брюхата, красотка Бэбэ!

Жако вскрикнул, точно от боли:

— Сволочь!

Опустив голову, он вошел в дом и с силой захлопнул за собой дверь.

Бал был в полном разгаре. Ребята старались изо всех сил. Драку пресекли в самом начале, в зале даже ничего не заметили. Клод с Жанной танцевали вальс по — венски, плавно кружась и сгибая колени так, что они почти касались. Платье Жанны развевалось, открывая небесно — голубую нижнюю юбку.

Иньяс монотонно наигрывал старинный вальс, который каждый знал с детства, и весь зал благоговейно подхватывал припев:

Вот улица, где мы бродили вместе —Забытое старинное предместье…

Жако поймал на ходу Лизетту Лампен и, кружась с ней, шепнул девушке на ухо:

— Скажи, это правда то, что говорят о Бэбэ?

Лизетта посмотрела на него своими ясными глазками и опустила ресницы, не переставая напевать:

Влюбленные блуждают до зариВ проулках, где не светят фонари…

— Но как же об этом узнали? — гневно спросил Жако.

— Очень просто, — ответила Лизетта, — ее видели в мэрии. Бэбэ хлопотала о получении пособия по беременности… А мамаша Жоли как раз пришла за своей пенсией. Она‑то и рассказала обо всем в Гиблой слободе.

— Старая карга!

— Мамаша Жоли никогда не ошибается. Всегда все знает. Теперь всей Гиблой слободе известно об этом. Только, понимаешь, тебе избегали говорить, понимаешь…

Она умолкла. Жако вел партнершу мелкими, частыми шажками, закрыв глаза. Лизетта подхватила вместе со всеми слова припева:

Это улицаВерных сердец…

Жако открыл глаза. На какую‑то долю секунды он увидел Бэбэ, которая не танцевала. При каждом туре вальса она мелькала перед ним, но ритм танца был так быстр, что все эти видения сливались в одно. Бэбэ казалась нежнее, мягче. Она была теперь иной. Нежной и хрупкой, доступной. Жако споткнулся, зашатался.

Она прекрасна при небе ясном,Она прекрасна и в день ненастный…

Лизетта поддержала юношу и увлекла его за собой к краю танцевальной площадки.

— У меня голова кружится, — пробормотал он.

— Идем к стойке, выпьешь чего‑нибудь. — И добавила шепотом: —Тебе станет легче.

Жако ухватился за край стойки.

— Что с тобой, Жако? Тебе плохо? Голова кружится?

Рядом стоял Ригон.

— Пустяки. Просто пить хочется. Канкан, белого вина, скорей!

— Правда, что мы покупаем машину?

Ритон отпил глоток из своего стакана, но тут же надрывно закашлялся, и вино пошло у него через нос. Он громко высморкался и проговорил в виде извинения:

— Не туда попало.

— А ты бы лучше к врачу сходил, вот что, — проворчал Жако. — А то, видно, придется тащить тебя силком.

Скрипнула дверь.

Тот, кто появился на пороге, выглядел несколько странно на этом балу. Одежда на нем была грязная, рваная: старая поношенная шинель землистого цвета, и стоптанные башмаки, на которые спадали слишком длинные вельветовые брюки, обтрепанные по краям. Грязный, лохматый, он весь зарос волосами, словно беглый каторжник, и казалось, лицо его поражено какой‑то накожной болезнью. Он был маленький, даже крошечный, и просто утопал в своих отрепьях. Дверь осталась открытой, и налетавший порывами ветер раздувал лохмотья, в которые он был одет.

Он на мгновение застыл, ослепленный и оглушенный.

Потом, раскинув руки, разжал пальцы и показал черные засаленные ладони; открыл рот, но не издал ни единого звука: рот остался немой, круглой и темной дыркой на сером лице с беспрестанно мигающими глазами.

И вдруг ребята узнали Полэна.

Вальс закончился томными вздохами аккордеона. Иньяс растянул до предела мехи, чтобы выдохнуть последние ноты. Голоса мечтательно подхватили последние строчки припева:

Это улицаВерных сердец,Это улица нашей люб — ви!

Пары распались. Танцующие спокойно направились к столикам, и вдруг все заметили, что в зале царит необычная тишина.

— Это Полэн, — шепотом говорили одни.

— Что? Кто это? — тихо переспрашивали другие, и им отвечали: «Это Полэн».

Потом все умолкли.

Полэн сжал кулаки. Руки его задрожали. Неясные звуки вырвались из открытого рта. Какое‑то бульканье, среди которого всплывали отдельные слова:

— Слушайте… девочка… малышка моя… замерзла… умирает… совсем синяя стала… малышка.

Руки Полэна бессильно повисли вдоль тела, он закрыл глаза, с трудом проглотил слюну, медленно повернулся к двери и, волоча ноги, вышел.

Ребята поспешили за ним.

На улице зима сразу обрушилась на них. У каждого перекрестка ветер, похохатывая, стегал их по лицу. Окна в Гиблой слободе открывались, и люди выглядывали на улицу, заслышав шум шагов в такой поздний час. Ребята свернули на улицу Сороки — Воровки, затем пошли по тропинке, ведущей в лес. Ветер прятался в кустарнике, камешки катились из‑под ног, а луна над головой была совсем круглая.

Полэн открывал шествие, его поддерживали с двух сторон Милу и Шантелуб. Жако изо всех сил сжимал руками грудь. Он чувствовал, что рядом с ним идет Бэбэ; она шла, глядя прямо перед собой.

❖ * *

Как‑то зимой, заготовляя дрова для Эсперандье, Полэи обнаружил на опушке леса старую дощатую хижину, совсем заброшенную, более того, забытую людьми. Некогда она, верно, принадлежала угольщику или сторожу. И теперь еще там стояли две койки и заржавевшая печь. Полэн немного прибрал внутри, и у них с братом вошло в привычку проводить гам воскресные дни после обеда. Они прилаживали отставшие доски, заделывали щели, занимались мелкими поделками, не в силах сидеть сложа руки после целой недели беспрерывного труда.

Познакомившись с Розеттой, Полэн сохранил привычку бывать в лесной хижине, и влюбленные часто отправлялись туда по воскресеньям. Здесь же в один апрельский вечер Розетта стала его женой.

Полэн сперва с братом Проспером, а потом с Розеттой чувствовали себя в хижине, как дома.

Порвав с Эсперандье, Полэн обосновался там вместе с женой и ребенком.

Вскоре Просперу пришлось идти на военную службу. В призывную комиссию братья явились вместе, так как считались ровесниками. Врач сперва колебался, не зная, какое дать заключение, так малы были ростом оба призывника, но в конце концов признал их годными к военной службе. Однако из‑за своего семейного положения Полэн получил отсрочку.

Когда Проспер уехал в оккупированную Германию, где стоял его гарнизон, порвалось последнее звено, связывавшее Полэна, Розетту и их ребенка с внешним миром.

И они зажили на своей лесной опушке, как настоящие робинзоны.

Вначале Полэн еще находил кой — какую поденную работу на окрестных фермах.

Но вскоре мороз сковал землю, и всякие работы в амбарах и на скотных дворах прекратились.

Полэн и Розетта жили теперь на те несколько тысяч франков, которые им с трудом удалось скопить, урезая себя в самом необходимом. Они заперлись, законопатились, окопались в своей хижине и ждали: что кончится скорее — зима или их сбережения?

Теперь они покупали картошку и молоко только для ребенка.

Жал — Пьер Шаброль 249

Но вот наступил день, когда уже не на что было купить картошку и молоко. Конечно, Полэн с Розеттой могли бы прийти в Гиблую слободу. Любая дверь открылась бы перед ними. Но какая‑то непонятная, дикая гордость удерживала их от этого шага. К тому же они были выбиты из колеи, потеряли способность соображать, действовать. Борьба с холодом поглощала все их силы, физические и душевные. Полэн с утра до ночи заготовлял дрова. Они с Розеттой набивали до отказа старую печь, раздували огонь, подбрасывали топливо. Но холод брал свое. Даже когда печь накалялась добела, в хижине стоял мороз. Мороз подбирался и к самому защищенному уголку— к кроватке девочки. Молоко замерзало в бутылке, когда ребенок засыпал, сжимая ее в ручонках.