шпиону никто не сочувствовал, и смертник искал их у Котошихина, такого же шпиона и предателя. Какое издевательство над здравым смыслом, что это сочувствие он искал в том, кто выдал его шведам! Или это наивысший знак христианского примирения?
И вдруг фон Хорн засмеялся жутким смехом, набрал в лёгкие побольше воздуха и плюнул в Гришку. Плевок, конечно, не долетел до цели, но тот инстинктивно заслонился рукой. Толпа возмущённо зашикала, завопила и заколебалась – она приняла этот выпад смертника на свой счёт и ещё более озлобилась. Почувствовать на себе презрение и со стороны палача и от его жертвы – это было слишком много для добропорядочных стокгольмских бюргеров!
На помост уже поднимался священник с крестом, но Гришка ничего не видел и не слышал. Трудно было сказать, что его больше напугало: притворная улыбка и подмигивание бывшего капитана или презрительный плевок. По телу его пробежала холодная дрожь, он вздрогнул, крикнул изо всех сил: «Прости меня, брат!» и бросился прочь, подальше от всего этого. Никто не понял, что прокричал этот слабонервный зритель, потому что никто вокруг не знал русского языка. Да в это время всем было не до Котошихина: преступник в это время получал последнее причастие, целовал крест, подсунутый священником, потом кланялся на все четыре стороны, потом опустился на колени и положил голову на плаху.
Сейчас… Сейчас всё произойдёт!
– А-а-а-а!
Глухой, но чёткий стук топора и дикое завывание толпы…
Вырвавшийся, наконец, из объятий толпы, Гришка, заткнув уши пальцами и зажмурив глаза, бросился на землю и затрясся в беззвучных рыданиях.
Когда толпа, живо обсуждая подробности казни, повалила назад, его уже там не было. Последним проковылял одноногий солдат, то и дело прикладываясь к бутылке. Сидевшая на старой крепостной стене ворона каркнула и полетела прочь искать себе новое развлеченье.
Конец
Господь избиенных утешает ризами белыми, а нам
даёт время ко исправлению.
Протопоп Аввакум, «Книга бесед»
– Ты когда заплатишь мне деньги, шведский Тацит?
На пороге дома, опершись руками о притолоку, стоял Данила. На нём была грязная, порванная в нескольких местах рубаха, босые ноги торчали из стоптанных деревянных башмаков, волосы были всклокочены, губы искривлены злой презрительной усмешкой, а из глаз сверкала ненависть. Таким королевского переводчика Котошихин видел впервые.
– Ты про что, Данилушка? – миролюбиво ответил Гришка. – Какие деньги?
– Плата за постой! Ты задолжал мне за два месяца!
– Ах, это… так у меня сейчас нету денег. Были, но… кончились. Да ты не беспокойся, я заплачу.
– Мне нужны деньги сейчас. Если не заплатишь, не пущу в дом.
За спиной хозяина мелькнуло злорадное лицо свояченицы.
– Ну ладно, на тебе задаток, а остальное я верну завтра. Мне должны вернуть долг.
Гришка полез в карман и вытащил оттуда несколько монет:
– На, держи.
Данелиус выхватил деньги и пропустил Гришку в дом.
– Эх, Данилушка, что – деньги? Всё это суета сует! Знаешь, где я сейчас был? Не знаешь! То-то! Угадай.
– И не подумаю. – Анастасиус оттолкнул от себя Гришку, который полез, было, к нему обниматься.
– А где же наша разлюбезная хозяюшка? Мария! Ты куда спряталась? Нехорошо, Данилушка, ой как нехорошо обижать жёнку.
– Не твоё дело, – оборвал его хозяин, надевая на себя нечто в виде плаща.
– Ясное дело, не моё, – охотно согласился Гришка. – Ты куда? Возьми и меня с собой.
Анастасиус хмуро взглянул на Котошихина:
– Ладно, пошли.
Котошихин догадывался, что хозяин взбеленился на него неспроста. Задержка квартплаты была только предлогом, чтобы придраться к постояльцу. Не иначе как свояченица донесла ему про них с Марией. Ну и пусть. Ему теперь все равно.
А Данелиус тоже пустился в загул. То ли измена жены задела его за живое, то ли была ещё какая на то причина, только последнее время он приходил домой пьяный, смурной, и все домочадцы старались не попадать ему на глаза. Почти каждый день он пропадал у русских купцов, и те его изрядно и исправно накачивали – да так, что Анастасиус вползал в дом на карачках. Мария пыталась на него воздействовать, журила, просила, умоляла прекратить пьянку, но всё было напрасно. Тогда она уходила к соседям, чтобы переждать там, пока муж не протрезвеет. Данелиус не только не внимал её просьбам, но и частенько её поколачивал.
Стоял жаркий августовский день. Они молча шли по улице, не обращая внимания на зазывные клики развратных финских девок, выглядывавших почти из-под каждой подворотни. Данелиус шёл в излюбленное своё место – пивную отставного капитана Свена Гёте. Там он довольно быстро спустил только что полученные от Гришки деньги – правда, не без помощи самого Гришки, и пока Котошихин мирно калякал о том-о сём с капитаном, переводчик куда-то исчез.
Домой Гришка вернулся к семи часам вечера. Каково же было его удивление, когда обнаружил, что Данелиус уже был дома. Он, очевидно, отходил ко сну, но был на взводе и разгуливал по комнате в ночной рубахе и туфлях на босу ногу. Котошихин пребывал в самом безмятежном настроении, которое ему захотелось передать хозяину.
– Данилушка, куда же ты пропал, дорогой?
– Ты мне надоел, вот я и ушёл, – зло огрызнулся тот и беспокойно забегал туда-сюда по комнате. Из кухни выглянула свояченица, – похоже, Марии в доме не было. – И вообще я решил, что тебе не место в моём доме. Собирай свои пожитки и проваливай прочь.
– Как же так, Данилушка? – удивился Гришка. – Мы же вроде бы давеча договорились…
– Ни о чём мы не договорились, русская свинья!
– Ты шутишь? – опешил Котошихин.
– Нисколько. – Данелиус подошёл к Котошихину, схватил за рукав и начал тащить его к двери. Котошихин сообразив, что хозяин не шутит, попытался вырваться и всё толком объяснить, но тот крепко вцепился в одежду и не выпускал. Гришка рванулся – рукав кафтана затрещал по швам.
– Ах, ты так? – обозлился Гришка. – На, получай!
Он размахнулся и что есть силы звезданул Данелиуса кулаком по уху.
Данелиус отпустил Гришку, отшатнулся и снова набросился на него. Он тоже не остался в долгу и больно ударил его под самый дых. Гришка задохнулся и согнулся пополам от боли, а Данелиус наскочил на него, вцепился обеими руками за горло и стал душить. Гришка стал отчаянно отбиваться, началась потасовка. Они повалились на сундук, и Гришка раскровенил об его угол всё лицо. Выбившись из сил, оба скатились с сундука на пол и продолжали бороться там, нанося друг другу беспорядочные удары. Данелиус продолжал держать Котошихина за горло, и Гришка стал слабеть. Он понял, что хозяин сильнее его и вот-вот задушит.
Собрав последние силы, Гришка попытался подняться на ноги, но это у него не получилось. Катаясь по полу, противники задели стол, стол закачался, и Гришке прямо под руку свалился кухонный нож. Не раздумывая, он схватился за рукоятку и инстинктивно наугад полоснул Данелиуса ножом. Данелиус вскрикнул, отпустил Гришку и закричал благим матом:
– На помощь! Убивают!
Он встал на ноги и, подняв левую руку к свету, с испугом наблюдал, как кровь из разрезанной ладони стекала на пол. Гришка тоже поднялся, и тяжело дыша, не выпуская ножа из руки, недоумённо смотрел на него. Откуда ни возьмись, появилась Ханна. Набравшая до сих пор, словно воды в рот, она вдруг завизжала, будто резали её саму:
– А-а-а-а-а! Убили! Люди, на помощь!
– Ты что? – тихо произнёс Данелиус. – Ты… меня… Вор! Убийца! Ты своровал у себя в Москве, а теперь прокрался в мой дом… чтобы украсть у меня жену! Ну, погоди, сейчас я с тобой разделаюсь.
Данелиус с решительным видом пошёл на Гришку.
– Стой! – предупредил Котошихин дрожащим голосом. – Я сейчас сам не свой! Не ходи!
Но Данелиус со сжатыми кулаками и горящими от бешенства глазами продолжал наступать.
– Я тебя уничтожу, паршивый московит! Ты узнаешь, как паскудничать в доме у честного шведа!
Гришка испуганно попятился, выставив руку с ножом впереди себя, но Данелиус, не обращая внимания, бесстрашно шёл прямо на него. Неожиданно Гришка упёрся спиной в стену – дальше отступать было некуда. Он заверещал и прямо перед носом