Пили здесь, конечно, много. «Но только не мы», – утверждали знакомые пограничники. Однако территория погранзаставы была украшена у них своеобразно. Призывные надписи и лозунги были сложены из бутылочного стекла. «Мы за мир» уложено было из зелененьких пивных осколков. «За светлое будущее!» – из светлых водочных. А звезды и алые гвоздики сотворены были из дефицитных темно-красных бутылочных осколков. Таким образом, ребята пытались украсить свой быт в пустынной вечной мерзлоте.
– Зато у вас дисциплина высокая, самоволок нет, – утешали мы здешних командиров.
– И здесь есть самоволки, – вздохнул политрук, – вот недавно был случай: одна бойкая вдовушка поставила свою ярангу[16] неподалеку от заставы. Земля общая, советская, вдову не прогонишь, но появились у солдат случаи заражения нехорошей болезнью. Я, – продолжал политрук, – явился к вдове, объяснил ей, что она подрывает мощь нашей армии и за это ответит. Вдова только смеялась. Пришлось с ней выпить и поговорить по-хорошему. «Если ты, ведьма, – говорю я ей, – примешь хоть одного солдата с зелеными погонами, я тебя пристрелю». Это подействовало, но то же самое началось у соседей-ракетчиков. Вдова откочевала к ним – погоны-то у них не зеленые, а черные!
Мы сидели в бухте Провидения больше недели – ждали летной погоды, чтобы посетить, наконец, владения Черемисова – поселок у залива Святого Лаврентия. Так и не дождавшись вертолета, мы, вместе с Черемисовым, решили отправиться водой, на сторожевике «Корунд» вдоль побережья. Затея эта окончилась плохо. «В связи с изменением ледовой обстановки», мы еще на неделю застряли в проливе. Слева в тумане виднелся красный флаг на Лаврентии, а справа темнела глыба – остров Ратманова. Это уже была Аляска. Окруженный льдами «Корунд», согласно присяге, охранял госграницу и мы с ним за компанию.
Неизвестно, как долго это продолжалось бы, но однажды из тумана у борта сторожевика вынырнул мотобот. Это были местные рыбаки. Мы выгрузились и несколько часов плыли в молочном тумане неизвестно куда. Бот то лавировал между льдинами, то снова погружался в туман, пока вдруг совсем рядом не раздалось пение, а потом голос диктора бодро сообщил московское время. Оказывается, рыбаков вызвал по радио Черемисов и они нас разыскали.
– Так ведь можно и границу по ошибке перейти? – удивились мы.
– Можно, – подтвердил Черемисов. – Есть у нас такая проблема – контактуются местные с Америкой. Мы-то свою границу защищаем, а сопредельники – нет. Нам, говорят, это ни к чему. Тут есть еще одна проблема, – понизил голос Черемисов, – проблема брачных отношений. Чукчи – народ малочисленный. И с нашей стороны их мало, и на Аляске их мало. Надо им как-то размножаться, обновлять кровь! Вот и получается, что у какого-нибудь чукотского гражданина вдруг в яранге объявляется жена, которая по-русски совсем не петрит, а говорит по-чукотски с английским акцентом. Об оружии я уж и не говорю – у большинства американские винчестеры последних марок. На все вопросы отвечают, что винчестер или рыболовную снасть «принесло на льдине». Течением, так сказать, – вздохнул Черемисов и задумался. Видимо, близость Америки очень его огорчала и заботила.
В поселке, подвластном Черемисову, действительно, все было имени Святого Лаврентия – и райком, и клуб, и даже гостиница. В чистой маленькой гостинице Леонид Ильич устроил нам пышный прием при участии всей местной интеллигенции числом семь человек. Они продемонстрировали, как нужно пить в Арктике. Оказывается, пить нужно только чистый спирт, а запивать экзотическим для Заполярья кефиром. Это был высший шик!
Накефирившись, Леонид Ильич рассказал, что в прошлом он был главным прокурором Магадана, но интриги и глупый либерализм тезки, то есть Леонида Ильича Брежнева, низвел его, Леонида Ильича Черемисова, до нынешнего скромного положения. «А ведь и здесь при мне опять Лаврентий, но не святой! – со смехом намекал на Берию Черемисов. – Никуда мне от него не деться!» Прилетел, наконец, вертолет, которого мы ждали. Мы слетали на нем в Уэллен – крайнюю точку Чукотки, облетели несколько становищ и возвращались в бухту Провидения, обогащенные всякой всячиной, разысканной и облюбованной Марксеном.
От своих сокровищ он совершенно обезумел. В каком-то поселке он выдернул из-под старухи-чукчанки китовый позвонок, которым она пользовалась как табуреткой. Теперь в загруженном вертолете счастливый Марксен сидел на этом позвонке. Он сидел на нем и в самолете, улетавшем с нами в Магадан. Провонявшего китовым жиром и сырыми нерпичьими шкурами Марксена пассажиры отселили в хвостовой закуток, близ туалетов. Здесь, сидя на позвонке, он и завершил свой полет на Чукотку. В общем, мы хорошо поработали: не только запаслись реквизитом и впечатлениями, но и договорились с местными властями о помощи. Было решено, что к нам, на «Ленфильм», откомандируют человек десять толковых ребят из местных. Они будут нас консультировать, построят декорацию – «чукотское стойбище», будут ухаживать за ездовыми собаками и сниматься в качестве погонщиков-каюров. Марксен привез с Чукотки много интересных эскизов. Теперь пришла пора и для актерских кинопроб.
На «Ленфильме» в то время работала большая группа штатных артистов, объединенных в «Студию киноактера». Полагалось начинать пробы именно с них. Это была во многом формальная, но обязательная работа. О ленфильмовских артистах постепенно сложились устойчивые представления: кто на что способен, кому кого играть и т. д. Образовались своего рода киноамплуа.
На роль начальника Чукотки выстроилась очередь из лихих комиссаров пролетарского облика, а на роль чиновника Храмова претендовали артисты самого свирепого вида – белогвардейского! Начались обиды, пошла молва о том, что этот хроникер делает все наоборот. Слухи дошли и до Хейфица. Иосиф Ефимович деликатно посоветовал мне отнестись к студийным артистам более внимательно и даже назвал мне имена. У меня тоже были на примете некоторые имена. Я хотел, например, чтобы Храмова сыграл Алексей Николаевич Грибов. Но сразу начинать об этом разговор я не решался. Великий Грибов мог и не согласиться. Ранг у него высокий, а летать куда-то на Север – годы не те. На главную роль я намеревался серьезно попробовать Семена Морозова, хорошо снявшегося у Ролана Быкова в «Семи няньках».
Вопреки моим опасениям и даже с энтузиазмом, Грибов согласился сниматься. Это была большая радость. С Семеном Морозовым тоже все, вроде бы, складывалось, но его мужицкая хитринка временами вступала в противоречие с возвышенными речами начальника Чукотки. Начальник нам все-таки виделся «интеллектуалом». Время шло, пробы затягивались, вернее, я их затягивал. Я ждал, когда ассистенты свяжутся с Михаилом Кононовым. Я увидел его в картине Михаила Калика «До свидания, мальчики», и мне показалось, что именно он – самая вероятная кандидатура.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});