Читать интересную книгу Безумные дамочки - Джойс Элберт

И все не на своем месте, подумала Анита, сама не зная почему. Она тоже привыкла кочевать по отелям, как и он, и все, что они привозили из-за границы, оставалось как бы чужим, эти вещи не вписывались в квартиру, показывая скудость их образа жизни. Скудость, которой сами они не замечали.

— Какой у тебя рейс в следующем месяце? — спросила она, когда он принес из кухни стаканы.

— На Триполи.

— А я на парижском, — сказала Анита, когда стало ясно, что сам он не спросит.

Джек это знал, потому что она давно говорила об этом. Анита тогда еще и спросила: «Почему бы тебе тоже не летать в Париж?» — «Можно», — отрезал он. Но ничего не сделал. Не страшно, что она не летает с ним, так как знала: Джек вернется к ней. Он вернулся, когда Анита уже потеряла всякую надежду. Она считала, что его увлекла эта англичанка или какая-нибудь стюардесса. Грустно думать, что пилоты напоминают моряков, которые гордятся тем, сколько девушек они трахнули во всех частях света.

Анита летала достаточно долго и видела (а иногда и участвовала) маневры пилотов, когда речь заходила о женщинах. И все-таки пилоты нравились ей больше всех остальных мужчин. Доктора, актеры, биржевики, репортеры (уф!), юристы, футболисты, рекламщики. Она видела всех их с другой стороны тележки стюардессы, глядя на них сверху вниз, и они в подметки не годились Джеку Бейли, который помог выпутаться ей из скверной ситуации в одном из их первых совместных рейсов.

Анита тогда работала в туристическом салоне; ей приходилось туго, и, когда она разносила коктейли, правительственный чиновник из Штутгарта сунул ей записку с предложением встретиться вечером. Она проигнорировала ее, и он избрал новую тактику. Каждый раз, когда Анита проходила мимо, мужчина откровенно глазел на ее стройную фигурку, обтянутую брюками, и облизывал губы.

— Клянусь, она славненькая, мисс Шулер, — прошептал он, когда девушка убирала бокалы.

Это уже последняя капля, решила Анита. Она в ярости направилась в кабину и рассказала капитану Бейли о случившемся. Ей навсегда запомнилось, как Джек решительно разрубил узел, высадив засранца в Париже, хотя тот летел в Мюнхен, а вечером пригласил Аниту поужинать.

— С такими мудаками иногда сталкиваешься в полете, — сказал он. — Постарайся не огорчаться.

— Забавно, но он из той же части Германии, что и моя семья. Меня не оставляет мысль, что мы можем быть дальними родственниками.

— Ну и что? — спросил Джек. — Значит, в семье не без урода.

— Да, но…

Она понимала, что не может объяснить Джеку всю сложность вопроса, ведь он ирландско-шотландского происхождения и не родился в 1942 году, когда Германия и Америка воевали. Война закончилась, и отец как-то заметил, что не важно, что говорят о Гитлере, но он хотел дать работу людям и наладить немецкую экономику, и мать печально покачала головой в знак согласия.

Мать всегда соглашалась со словами отца. Она была настоящей немецкой женой и соблюдала правило трех «К»: киндер, кюхе, кирха. Дети, кухня, церковь. Может, из-за этого Анита захотела убежать, чтобы самой не попасть в этот тоскливый круг? Как-то одним прекрасным весенним днем в школе появились работники авиакомпании и развесили яркие плакаты, обещавшие Путешествия! Необычную жизнь!, Анита Шулер, которой тогда исполнилось восемнадцать, была первой в очереди, первой выдержала экзамен, первой умчалась домой, чтобы рассказать об этом потрясенным родителям.

— Но зачем? — повторял отец. — Зачем? Чем тебе плох Кливленд?

(Позднее Анита часто развлекала других стюардесс, с которыми приходилось жить, пародийным показом этого разговора: «Чем тебе плох Кливленд?» Всем девушкам нравился этот вопрос, каждая из них подставляла название родного города вместо Кливленда, и они хором отвечали: «Всем!»)

Анита не могла рассказать отцу, что дело не только в Кливленде, хотя и его одного достаточно, несмотря на то, что здесь были восьмое по высоте здание в мире, великолепный симфонический оркестр. Не могла она сказать и того, что боится закончить свою жизнь, как ее мать, — покорной, забитой провинциальной женщиной, для которой в течение года только раз появлялся свет в окошке: двухчасовая прогулка на пароходе. Прожив почти всю жизнь в Кливленде, Анита не могла себе представить, что еще надеялась увидеть ее мать. Не могла она сказать и того, что если останется здесь, то зачахнет и умрет. А хуже всего было то, что из-за того, что она была младше, ей нужно было письменное разрешение родителей, чтобы попасть в школу стюардесс.

К удивлению Аниты, именно мать встала на ее сторону.

«Пусть едет, Пауль, прошу тебя». Вот и все, что она сказала, но этого оказалось достаточно. Ее темные спокойные глаза, обычно смотревшие куда-то в сторону, теперь глядели прямо в глаза мужчине, которому она столько лет повиновалась. Анита никогда не забудет этого, хотя ей до сих пор больно вспоминать, что платья у матери всегда были на размер больше, чем надо, что она сама делала лапшу для обеда. Если бы Аниту попросили описать мать одной фразой, она бы сказала: «Моя мать не одобряет кинозвезд».

Была еще масса вещей, которых мать никогда бы не одобрила, знай она о них. Бешеный ритм работы, недосыпание, сравнительно небольшая зарплата, разборки, которые происходили из-за доносов других стюардесс руководству компании.

«Да, я слышала, как она болтала с пассажиром первого класса». Или: «Она дала пассажиру из туристического салона три мартини». Или: «Она спала во время полета». Или: «Она курила в галерее». И так далее, и тому подобное.

Анита привыкла к таким вещам. Время, деньги, доносы. Это неизбежные трудности жизни. Вот с чем она не могла до конца смириться, это с правилом, что пассажир всегда прав. Пассажиры могли хамить, приставать, надоедать, оскорблять, и ты должна не просто принимать это, но принимать с улыбкой. Иногда Аните казалось, что у нее от приклеенной улыбки лопнет лицо. «Да, сэр». Улыбка. «Нет, мэм». Улыбка. Только в крайних ситуациях стюардесса могла обратиться за помощью к капитану, как сделала Анита с пассажиром из Штутгарта. А в остальных случаях все нужно принимать как должное. И улыбаться. Как делала ее мать всю свою жизнь.

— Знаешь, как они познакомились? — спросила Анита у Джека, когда тот подал ей полстакана коньяка.

Он удивленно поднял брови, как бы спрашивая, о ком речь.

— Беверли. Их познакомила Симона.

Джек продолжал молчать.

— Бедная Симона! Она беспечно знакомит любимого мужчину с женщиной, с которой только что сама познакомилась. Очень наивно. Она ничего не знала о Беверли, но теперь знает. Представляешь, каково ей было, когда она открыла дверь и увидела их на полу? Я бы просто грохнулась в обморок.

— У сумасшедшего доктора, — хихикнул Джек, — есть кое-что для девушек.

Симона считала, что это большой пенис, но Анита думала, что у Роберта Фингерхуда было нечто, кроме этого. Она не рассказала Джеку, как Роберт позвонил ей и попросил о свидании буквально в момент отлета Симоны в Мексику.

— Я снова с Джеком, — сказала тогда Анита, — иначе я бы с удовольствием встретилась.

— Что ж, включу тебя в список ожидания, — ответил Роберт, — подожду, пока вы снова разойдетесь.

— Если разойдемся.

— Обязательно, — уверенно ответил Роберт.

Она избегала говорить о звонке Роберта, потому что не хотела, чтобы Джек ревновал. Так говорила самой себе. Но, как и в объяснении неприязни к Беверли, это была неправда. Мысль о Роберте сверлила ее мозг. Если Джек Бейли снова исчезнет, Анита знала, что может опереться на Роберта. То, что он позвонил ей в момент отъезда Симоны, говорит, что первоначальное влечение к ней не исчезло, и она не хотела, чтобы Джек знал об этом, не потому, что боялась его ревности (как она лгала себе самой), а потому, что не надо выкладывать на стол все карты.

Увертки и отговорки. Этими качествами были отмечены все взаимоотношения Аниты с мужчинами. Ее жизненный девиз: никогда не говори мужчине о своих подлинных чувствах, это может обратиться против тебя. Вот она и одевалась ради мужчин, старалась говорить нужные вещи и правильно действовать, была веселой и остроумной, развлекалась (мужчины это называли хорошим времяпрепровождением?) и никогда не раскрывала истинных мыслей. Ее беседы с мужчинами были столь же вежливы и безличностны, как с пассажирами, и за каждым словом таилось привычное: «Да, сэр». Улыбка. «Нет, мэм». Улыбка.

Впервые в жизни Аните пришло в голову, что она стала эмоциональным роботом, и огромная волна печали накрыла ее с головой. Она откинула голову на шелковое кимоно, висевшее на стуле, и слезы потекли по ее лицу. Что-то у нее не так, что-то страшное, и оно всегда было в ней. Соленые слезы смешивались со сладковатым коньяком.

— Что такое? — спросил Джек.