— А веснушчатый младший Близнец при этом хихикнул. И добавил противным капризным фальцетом: Пока!.. — Оба — спали, и спали, и даже не шелохнулись. Раздавалось тяжелое мерное падающее: Хруммм!.. Хруммм!.. — Зверь очнулся и брел, точно бог, по пустынному городу. У него уплотнялось громадное — в бронзовой шерсти — лицо и чугунные толстые ноги, крошащие камень. А все тело его было — из красного кирпича. Каждый шаг отдавался в мозгу раскатистым эхом. Как прибой. Желтый свет стал пронзительней и сильней. Я почувствовал, что сдвигаются внутрь себя объемы квартиры. — Уходи! Не мешай нам!.. — кричали мне Близнецы. И по-прежнему спали, причмокивая, как младенцы. Почему-то сама по себе распахнулась наружная дверь. И надвинулась узкая длинная серая грязная лестница. А в конце ее — пастью — открылся туманный проем. Значит, вот как я, собственно, здесь оказался. Между прочим, «явление» уже вторично выпадает на этот район. Это, видимо, не случайно. Интересно, что по этому поводу думает Куриц?
Впрочем, мне сейчас было, естественно, не до него. Я совсем уже было решился — перебежать опасную зону, но как раз в эту секунду раздался знакомый бензиновый рев — серые, в защитных разводах бронетранспортеры, точно ящерицы, выскочили к Каналу со всех сторон и, мгновенно осекшись, замерли, проскрежетав по асфальту. Гроздью мертвенных солнц загорелись прожектора. Сквер был залит голубоватым сиянием, проникавшим, казалось, и в землю — до самых корней. Было ясно, что от него нигде не укрыться. А из центра сияния вдруг проревел мегафон: Выходите!.. По одному!.. Стреляю без предупреждения!.. — Все, — сказала усталая Маргарита, — это — конец. — Где-то тонко заверещали, по-видимому, от отчаяния. Я увидел, как схваченный прожекторами, вдруг замер чуть согнутый силуэт. Находился он именно там, куда я только что — собирался. То есть, к счастью, точнее к несчастью, но кто-то оказался проворней, чем я. Я увидел, как человек этот в растерянности мотнулся обратно. Но обратно, до сквера, он, разумеется, не добежал. Прохрипели — внахлест — сразу две автоматные очереди, наколов, будто спицами, чью-то ненужную жизнь, и — бесформенный грубый мешок мокро шлепнулся на трамвайные рельсы. На какую-то долю секунды повисла гнетущая тишина. Вероятно, безжалостности этой демонстрации было достаточно. — Не стреляйте!.. Выходим!.. — прозвучало сразу несколько голосов. И из сомкнутых блещущих глянцем кустов очень робко начали подниматься люди. Их было гораздо больше, чем я предполагал. Словно статуи, выпрямлялись они в неземном освещении и стояли, как статуи — по пояс в кустах. Маргарита, по-моему, тоже хотела выпрямиться, но я быстро схватил ее за плечи, пригнув к земле, и она, слабо дернувшись, послушно присела: только губы полоской блеснули на смуглом лице. Странная жестокая это была улыбка. — Ни в коем случае! — шепотом сказал я. И она мне кивнула — опять оскалившись. Серебристая паутина растянулась у нее над головой. Я и сам не понимал, на что я рассчитываю. Отсидеться в кустах, разумеется, нам никто не даст. Разумеется, уже через две минуты начнется прочесывание. Нас, скорее всего, мимоходом пристрелят, если найдут. Бесполезно и глупо рассчитывать на снисхождение. При теперешней ситуации снисхождения нам не видать. Но и сдаться, поднявшись, как все остальные, — тоже бессмысленно. В этом случае — сдавшись — мы просто попадем в Карантин. Навсегда. Без затей. Разбираться никто не будет. Есть приказ коменданта, и следует его выполнять. Ведь не зря же огородили на Охте громадный участок. Карантин, между прочим, это — та же самая смерть. Только более долгая и, видимо, более мучительная. Я не слышал еще, чтоб оттуда кому-нибудь удалось бежать. Капониры. Песок. Говорят, выжигают напалмом. И контрольная полоса, говорят, шириной в километр. Слухи ходят самые невероятные. Карантины курирует лично генерал-лейтенант Сечко. Заместитель военного коменданта по правопорядку. Впрочем, что — заместитель, по-существу, он и есть — комендант. Так что вряд ли здесь можно на что-то реально надеяться.
Я услышал, как мегафон неожиданно прохрипел: Всем стоять!.. — А потом: Руки за голову!.. Быстро!.. Не двигаться!.. — Вероятно, в налаженном механизме произошел некий сбой. Вдруг ударили выстрелы, кажется, из пистолета. Вдалеке ахнул взрыв разлетевшегося стекла. Два прожектора слева внезапно погасли. Свет, лежащий вдоль русла Канала, заметно ослаб. Я сказал Маргарите: Только спокойно!.. Видишь сзади ступеньки к воде? Отползаем туда… — А она мне ответила тут же: Проклятый город!.. Слушай, ты же в Комиссии, сделай мне пропуск через кордон… Ты же можешь, я знаю, я здесь больше не выдержу… Я, в конце концов, видимо, тихо и мирно рехнусь… И тогда меня изолируют — просто как сумасшедшую… — Разумеется, я не стал реагировать на этот горячечный бред. Как и все, она в корне неправильно представляла себе работу Комиссии, заблуждаясь насчет нашей истинной власти и истинных прав. Очень сильно и очень глубоко заблуждаясь. В общем, мы отползали, как гусеницы, через кусты. И, как гусениц, нас обволакивал жесткий шорох. К счастью, плыли в сиянии — крики, удары, возня. И сипенье моторов, которое все заглушало. Я уперся во что-то, и это — был человек, посмотревший испуганно, но ничего не сказавший. Я вдруг снова почувствовал близящееся: Хруммм!.. Хруммм!.. — Но до спуска к воде оставалось уже совсем немного. Запах ряски и тины накрыл меня с головой. Душный, плотный, горячий, сырой, комариный. Перемешанный с запахом влажных, пряно-дурманных цветов, — вероятно, кувшинок, раскрывшихся ближе к полуночи. На ступеньках, ведущих к воде, Маргарита слегка поднялась. Оглянулась, всмотрелась и — неожиданно вскрикнула. Я прижал ее — вниз, к парапету, стараясь прикрыть. — Там-там-там!.. — говорила она, вырываясь, — сильно морщась и тыча куда-то рукой. Зараженный ее потрясением, я тоже всмотрелся: на гранитной площадке, которая касалась воды, между комьями тины, мерцающими от гниения, я увидел большой треугольный изогнутый кожистый ласт: мокрый, жирный, блестящий, как будто тюлений, чуть подрагивающий на светлом своем конце, и еще прежде, чем я успел по-настоящему испугаться, ласт поднялся из тины, свернувшись почти кольцом, а потом тихо шлепнул по мокрым осклизлым ступеням — словно брызги, плеснув на гранит синеватый огонь — и стоячая ряска вокруг него — заколыхалась.
То есть, путь к отступлению был безнадежно закрыт. Я не знаю, что за чудовище облюбовало себе этот участок Канала — ряска, тина, кувшинки полностью скрывали его, но, конечно, соваться туда — нечего было и думать. Маргарита, по-моему, даже заплакала, уткнувшись в кулак. — Хруммм!.. Хруммм!.. Хруммм!.. — раздавалось уже в непосредственной близости. Кажется, никто не слышал этого, кроме меня. Ситуация была абсолютно безвыходная. Честно говоря, я тоже чуть было не заплакал в кулак. Потому что вырастала передо мной —