Читать интересную книгу Шпага Софийского дома - Андрей Посняков

Олег Иваныч задумался. А ведь точно! И ему самому ведь показалось тогда, будто кобзарь смотрит на него из-под низко надвинутой на самые глаза шляпы.

Но где его искать-то теперь – этого чертова кобзаря?

– А чего его искать? – усмехнулся шляхтич. – Кобзари эти, скоморохи, дудари всякие, завсегда на Ярохином дворе ошивались. Пойдем, пан Олег, вместе сходим, хлопца твоего поищем!

Вместе? Кто б отказывался…

– Кстати, пане Ольшанский, – вспомнив, на ходу поинтересовался Олег Иваныч, – ты Федора-то вчера встретил?

– А ты думаешь, ясновельможный, с чего у меня башка с утра трещит? Встретил, конечно.

Вскочив на коней, польский шляхтич Ольшанский, итальянский еретик Гвизольфи и старший дознаватель Олег Иваныч Завойский помчались на поиски Гришани. С ними – и посол Панфил Селивантов, не мог оставить в беде приятеля. Впереди, на пегом коне с украшенной гусиными перьями сбруе, скакал, указывая дорогу, пан Кшиштоф. За ним, не отставая, несся Олег Иваныч, на особо крутых поворотах чиркая шпагой о дома обывателей. Процессию замыкал синьор Гвизольфи с прихваченным из корчмы кувшином. В коротком черном кафтане, в такого же цвета берете с черным пером, с развевающимся за плечами плащом, тоже черным. Ну как есть еретик, даже по внешнему виду! Впрочем, почтенный синьор Гвизольфи не очень-то и скрывал свои взгляды, надеясь на принятую в Великом княжестве Литовском терпимость, острую саблю, друзей да покровительство сюзерена – князя Михаила Олельковича, с коим теперь и собирался отъехать в Новгород, а потому был весьма рад знакомству с «синьором Олегом Иванытчем» – влиятельным новгородским господином. Никого из католического и православного мира не боялся синьор Гвизольфи, а уважал немногих: знаменитого, давно умершего к тому времени поэта Данте Алигьери, киевского митрополита Григория и познанского каноника Михайлу Коперника, что во время тевтонской войны так здорово дал прикурить крестоносцам, обороняя замок Фромборк.

Городок Троки – совсем небольшой. Олег Иваныч и не заметил, как внезапно закончились узкие городские улицы, как проехали городские ворота, выбравшись к сирым, вросшим в самую землю, избенкам – жилищам крестьян. Резко запахло навозом, гниющими потрохами не так давно зарезанной свиньи, еще какой-то гнилью. Постоялый двор – если его можно было так называть – находился на окраине… не поймешь чего. То ли городской район это был, то ли деревня, впрочем, по большому счету, не важно. Только как-то убого все было вокруг, неказисто, нехорошо, неустроенно. Вот насколько был красив и богат Троки, с аккуратными улочками, с городским собором, с королевским – словно нарисованным на картинке к волшебным сказкам – замком, настолько отвратительно бедна была деревня. Нищие избы, покосившийся забор, укрытый какой-то ветошью – дерева не нашлось, что ли? – колодец. Холодный ветер трепал солому крыш, гнул к земле недосжатое жнивье на пустошах – видимо, пашнях. Что ж они так, крестьяне-то, не сжали? Бездельники какие-то… Нет, то не крестьяне бездельники (как пояснил, нагнав Олега, Гвизольфи), то барщина у них пять дней в неделю. Некогда своим полем заниматься, все на хозяйском. Во-о-он, вдали, на холме, за лесом, замок пана – и красив, и высок, и ладен. Потому и избенки крестьянские неказисты. Насколько хорошо в коронных да княжеских землях шляхте – настолько крестьянам плохо. И чем дальше, тем хуже… Так вот и у Ольшанского в имении, то же самое… Хотя нет. Ольшанский-то – пан загоновый, говоря прямо – нищий, всего и богатства – жупан да сабля, а появится грош – пропьет с друзьями, проиграет, проест, прогуляет. Зато – пан. И гонору ничуть не меньше, чем, скажем, у самого богатейшего магната, типа какого-нибудь Потоцкого иль Радзивилла. И сам «пан круль» польский, он же великий князь Литовский Казимир Ягеллон, ничего с ним, шляхтичем, поделать не может. Даже приказать что – и то права не имеет, потому как – «вассал моего вассала – не мой вассал». И не дай бог оскорбить хоть как-то… Гонор – он и в Африке гонор. Сиречь – достоинство дворянское, напрочь забываемое Иваном, князем московским. Тот, говорят, и на бояр наорать может – и не стыдно ни капельки ни ему, козлу, орать, ни им внимать почтительно, словно и не их поносят. Одно слово – быдло. Как и эти, вон, крестьяне. Нет бы бросили все, да пошли в леса разбойничать (некоторые, кстати, так и делают), но большинство – нет, как пахали, так и пашут безропотно. А кто пашет, на тех и ездят – дело известное. Это в любом государстве так, даже в современном Олегу Российском. Тут мужики, там – бюджетники. А суть одна: и те, и другие пашут, ни чести, ни гонора не имея. Так уж лучше – не как они, лучше – как шляхтич, даже самый загоновый. Вон пан Ольшанский, скачет себе – в ус не дуя – ничей не слуга, вольный человек, сам себе хозяин.

– Эй, Кшиштоф, Кшиштоф! А ну, погодь, не спеши так, не поспеваем!

– Так приехали уж, панове!

Приехали? Куда, интересно? Ах, вот эта изба и есть гостиница… тьфу – постоялый двор. Ну, и где же кобзарь?

– Был кобзарь, – с готовностью кивнул головой. – Поутру съехал. И мальчишка был – поводырь. Нет, больше никаких отроков не было. Ай, нет… был, кажись, и отрок. Волосы, словно лен, светлые, глаза… глаза завязаны… кафтан справный, малость порванный. Его не сам кобзарь привел – други его. Какие други? Да такие… на шишей лесных уж больно похожие. А поехали туда – по Смоленской дороге. Вчетвером поехали: кобзарь, оба шиша и этот… отрок, так глаза ему и не раззяпили. Боле ничего не знаю. Слепой? Кто слепой? Кобзарь? Да он получше меня видит… вон, видите на бревне от ножа отметина – на спор метнул вчерась. Куда поводырь делся? Да куда ж ему деться, тутошний он, Мыколы Карася сынок, Мыколу-то третьего лета волки задрали. Мыкита, а Мыкита! Бежи до Карасей, покличь Хутоню, кажи: дядько Ярох крупы даст… Боле ничего не ведаю, ясновельможные, вот, ей-Богу!

Перекреститься на икону в углу застигнутый врасплох Яроха не смог – помешала острая сабля, приставленная многоопытным Панфилом Селивантовым к его морщинистому горлу. Да и речь-то свою Яроха произносил, опасливо косясь на сей незатейливый образец холодного оружия, широко распространившийся в те времена от Татарии до Польши.

– Звали, дядько Ярох?

– А! Иди, иди сюда, пащенок.

Схватив за ухо прибежавшего пацаненка, Яроха подобострастно подвел его к шляхтичу.

– Вот, панове… Забирайте, делайте с ним, что хотите, а я уж все, что знал, сказал… да и корова у меня с утра не доена… вон, мычит, в хлеву-то!

Яроха махнул рукой, дескать, можете хоть в пруду утопить пацана, а от меня отстаньте… тем более корову доить пора…

Ну, забирайте так забирайте.

Опустив голову, поводырь зрячего кобзаря понуро поплелся на улицу. А как только вышел – неожиданно дал такого стрекача!.. Если б не умение синьора Гвизольфи ловко метать аркан – ушел бы.

– Ну, говори, пся крев, а не то…

Пан Ольшанский тряхнул пацана за грудки.

– Не губите, панове! – размазывая сопли по щекам, громко заплакал тот. – Они сказали, что зарежут… если болтать буду…

– Ну, они когда еще зарежут, – Ольшанский зловеще проверил ногтем остроту сабли, – а мы – уже сейчас… И не просто зарежем – на куски изрубим. Сказывай, песий сын, давно ль с кобзарем тем знаешься?

Собравшись с духом – а деваться некуда, грозные глаза шляхтича не обещали ничего хорошего – мальчишка, поминутно шмыгая носом, поведал, что кобзарь нанял его третьего дня, за две полушки – непомерные деньги для нищего деревенского парня. О том, что кобзарь вовсе не слеп, да и вообще – никакой не кобзарь, пацан, конечно, знал. Ничем особенным они в Троках не занимались – так, сшибали по-легкому деньгу у доверчивых городских лохов, только вот в последний день, вчерась…

Пацан замялся, опасливо косясь на саблю.

– Говори, говори, чего замолк?

– А не зарубишь, ясновельможный?

– Больно надо саблю об тебя поганить! Говори, хлопья крев, да не дай боже, слукавишь, ох, тогда лучше б и не родиться тебе вовсе!

А вчера у мошенников вышла осечка с заработком. Как увидал кобзарь в корчме нелитовских людей – так сразу ж на них стойку сделал, словно пес охотничий. Как зачалась ссора – обрадовался, велел поводырю скорей двух своих людишек позвать, что рядком всегда ошивались – типа охрана. За отроком все следили: как чуть поотстал он – мешок на голову набросили – и в телегу с сеном. В Ярохину корчму приехали, поужинали, да, не переночевав, поскакали дальше. Куда – бог весть. По Смоленской дороге куда-то…

– Все сказал?

– Все, панове, вот, истинный крест – все! – пацан истово перекрестился по-православному.

– Ну, проваливай тогда, пся крев!

Проводник не заставил повторять эти слова дважды – только пятки сверкнули. Что ж, действительно – легко отделался.

Куда теперь? А туда… По Смоленской дороге… Те с ночи выехали – догнать можно. Вот только…

– Ребята, вы как?

– С тобой, пан Олег! Поскачем, развлечемся – ничто!