равно, идет ли речь о кинозвезде, футбольной команде или музее «Эрмитаж». Так что, как видите, у всех есть «странности».
Уезжая, инженер решил сделать своей добровольной переводчице подарок. У него были захвачены с собой из Ленинграда кое-какие сувениры. Он позвонил девушке домой и договорился о встрече.
Инженер явился на сквер, к месту свидания, на несколько минут раньше условленного времени.
Вокруг шла бодрая торговля цветами. Основными покупателями были мужчины. Очевидно, этот сквер — приятный зеленый островок среди автомобильных потоков — считался популярным местом встреч.
Цветы недаром почитались одной из местных достопримечательностей. Они поражали яркостью и величиной. Вот на лотке расположились целые снопы необыкновенных, с капустный кочан, роз. Вишневые, алые, пурпурные, рубиновые, темно-оранжевые, кумачовые тона, смешанные вместе, казались ярким костром. Ощущение огненности было таким полным, что, когда старушка цветочница начала кропить розы из большого пульверизатора, заменяющего ей лейку, инженер невольно испугался: а вдруг вода зальет это бушующее пламя, погасит цветочный огонь?
Ленинградец не мог удержаться, купил громадный пламенеющий букет и зашагал к условленной аллее, на которой красовался всемирно известный памятник древнему стихотворцу.
Возле бронзового поэта он увидел свою переводчицу. Она стояла… за цветочным лотком и бойко вязала букетики, которые у нее раскупала группа школьников. Волосы девушки сверкали на солнце, как гроздь рыжих тюльпанов, глаза синели, словно незабудки, а ее алые щеки могли цветом соперничать с самой яркой розой.
«Надо же было купить цветы для… цветочницы! — корил себя инженер. — Нашел чем удивить человека, который полжизни проводит среди цветов! И как это он раньше не догадался уточнить: что именно она продает? Вот и попал в смешное положение!»
Отступать было поздно: девушка его заметила.
Когда школьники убежали, инженер подошел и смущенно вручил ей букет.
— Это мне? — удивилась она. — Какой красивый! Цвет вашего флага!
— Простите, я не знал, что вы… — начал оправдываться ленинградец, но лицо девушки неожиданно стало задумчивым, даже немного грустным.
— Мне еще никто никогда не дарил цветов, — со вздохом сказала она. — Это первый букет в моей жизни. Я ведь продаю цветы с детства, с десяти лет. Кому же в голову придет дарить мне букеты? А вы, вы очень меня обрадовали, очень… Только сейчас я поняла: как это приятно, когда тебе преподносят цветы!
Б. Протопопов
ЮМОРЕСКИ
1. Когда мы жалостливы
Однажды ночью мне пришлось часа три ждать поезда на станции Сухиничи. В маленьком вокзале было душно, и я устроился на скамейке в небольшом сквере.
В двенадцать потухли уличные фонари. Светилось только здание вокзала. В сквере стало темно и немного таинственно.
— Размышляете? — вдруг раздался мягкий голос. — Да, хороша ночка… Не помешаю? — Неожиданный собеседник сел рядом. — Жутко как-то одному. Тоскливо… — Он сделал паузу, потом сказал: — Простите великодушно, хочу курить, а в кармане — увы!
Получив папиросу, он долго мял ее в руках, озабоченно шарил по карманам спички и, наконец, наклонился прикурить. Повеяло винным перегаром.
— Да, все прошло… Был Арсений Михайлович в чести… А теперь вот клянчу папиросу. Да что говорить! Это ведь только в газетах пишут про критику… А что делать с моим проклятым характером? Не могу молчать, видя неправду! Говорит, бывало, жена: «Брось, Арсений, успокойся!». А я не могу…
Он опять выжидательно помолчал, потом неожиданно попросил «выручить десяткой».
Минуты три он сидел, трагически отставив руку с зажатыми в ней деньгами и горестно покачивая головой. Это должно было означать: «Эх, до чего же дошел ты, Арсений Михайлович!»
Своеобразный этикет попрошаек предписывал поломаться еще несколько минут, но, очевидно, это ему надоело так же, как и мне. Он порывисто встал, приподнял, прощаясь, шляпу, тяжело вздохнул и зашагал к вокзалу.
Через полчаса он появился снова, но я пересел на другую скамейку, за кусты, и, задумчиво посвистев, Арсений Михайлович пошел было обратно. Однако судьба послала новую жертву. Даже целых две. У замолкшего фонтана тихо сидели, обнявшись, парень с девушкой, и он, сделав крутой поворот, направился к ним.
— Простите, пожалуйста, можно присесть? — услышал я мягкий голос. — Спасибо. Не сердитесь, что помешал, так трудно быть одному в эту ночь. Вспоминаются молодые годы. Все прошло, все миновало… Берегите любовь, молодые люди. Это говорю вам я, которому она причинила столько горя…
Парень и девушка молчали.
— Об этом трудно рассказывать, — неуверенно продолжал Арсений Михайлович. — Я и сейчас ее люблю. Было счастье и ушло…
Невыразимо противно было слушать Арсения Михайловича. Он разыгрывал своих собеседников в манере дореволюционных провинциальных трагиков: с многозначительными паузами, дрожанием в голосе, нелепыми жестами. Честное слово, я почувствовал облегчение, когда, понизив голос, он попросил у парня пятерку.
Выждав, я тоже направился в зал ожидания: скоро должен был прийти поезд. И в углу около буфета увидал Арсения Михайловича. Это был высокий и худой человек лет тридцати пяти, в коричневом сильно поношенном костюме и сереньком галстучке. Опираясь рукой на стену, он что-то говорил пожилому военному. Военный подвинулся. Арсений Михайлович сейчас же сел и, грустно поникнув толстым в красных прожилках носом, начал говорить. Потом вскинул голову и замахал руками. Я подошел ближе:
— Моей роте нужно было идти в обход, но я думаю, а что, если попытаться…
Рассказчик был уже, очевидно, сильно пьян, потому что то и дело останавливался, тер рукой лоб, путался в словах и каждую минуту повторял: «Простите, контузия!»
Потом вдруг вскочил, как вспугнутый заяц, и стал пробираться к выходу: из комнаты дежурного по станции появился милиционер — молодой чернобровый парень. Он проводил Арсения Михайловича взглядом и вышел на платформу.
— Кто это? — спросил я.
— Так, «артист» один, — нехотя отозвался милиционер. — Надоел, просто ужас. Уж лучше откровенный хулиган, чем такая слякоть. Публика у нас очень жалостливая, товарищ, — сообщил он доверительно. — Ведь видят, что проходимец, а стоит ему свою канитель развести, иные, поверьте, по пятерке, по десятке и больше дают. Сами паразита содержим!
— Да, конечно, сами виноваты, — сказал я смущенно.
2. «Государственный» человек
Со станции Выкса до самого города того же наименования добраться когда-то было совсем не просто, особенно зимой. Выйдя из вагонов, пассажиры сбивались кучкой около платформы и долго стояли, с тоской устремив взоры туда, откуда должен показаться автобус. Так было и в тот раз.
Автобус — крытая брезентом грузовая машина — пришел, и все кинулись к нему, чтобы захватить место. Первым достиг желанной цели еще молодой, полный мужчина в шубе с барашковым воротником и белых щегольских бурках. С облегчением вздохнув, он расстегнул шубу и, достав из портфеля листки, напечатанные