молил бога, чтобы в знак прощения повелел он отсохнуть той руке, которая во Флоренции сотворила подпись. И как только загремели пушки, бог услышал мои молитвы. Сейчас во мне пребывает Дух Святой.
Он попросил одного из послушников сопровождать нас. Потом подвёл меня к рыбному пруду во дворе монастыря и предложил снять одежду. А когда я разделся, столкнул меня в пруд, вдавил мою голову под воду и окрестил заново. По неизвестной причине, он дал мне имя Захарий. Я вышел из воды и, как положено, исповедался перед ним и послушником, после чего он наложил на меня не слишком тяжёлую епитимью, ибо я проявил добрую волю. Его лицо светилось, он заметно подобрел, помолился за меня и дал мне благословение.
– Теперь ты настоящий грек,– произнёс он. – Помни, грядёт час искупления. Чем дольше будет длиться сопротивление, тем больше будет ярость турок и тем тяжелее страдания, которые падут на головы невинных. Если такова воля божья, чтобы город попал под власть султана, то кто может этому помешать? Сражающийся против султана, в своём ослеплении сражается против воли бога. Но тот, кто прогонит латинян из Константинополя – угоден богу.
– Кто уполномочил тебя так говорить?– спросил я, взволнованный до глубины души.
– Скорбь, страдание, страх за мой город уполномочили меня на это,– ответил он резко. – Это не я, монах Геннадиус говорю, но Дух божий во мне.
Он посмотрел вокруг и увидел серых рыбок, испуганно мечущихся в мутной воде пруда.
– Час пришествия близок,– вскричал он, указывая на рыбок левой рукой. – И станут тогда рыбы красными как кровь от ужаса и страха, чтобы даже недоверчивые поверили. Пусть это послужит знамением, и если ты всё ещё будешь здесь, то увидишь всё сам. Дух бога, властелина мира говорит сейчас моими устами.
Он говорил так уверенно и страстно, что я вынужден был ему поверить. Потом он устал и умолк. Когда послушник ушёл, я оделся и сказал:
– Отче, я грешник и нарушил заповедь, как ты уже об этом слышал. Я спал с греческой женщиной и лишил её девственности. Могу ли я загладить свой грех, женившись на ней, несмотря на то, что у меня уже есть жена во Флоренции, на которой я женился по закону и с которой связан таинством Римской церкви?
Он задумался. В его глазах появился блеск былого политика. Наконец, он сказал:
– Папа и его кардиналы так тяжко оскорбляли и так упорно преследовали нашу церковь, наших патриархов, даже символы нашей веры, что не будет большим грехом, если я, в меру своих сил, постараюсь организовать как можно больше неприятностей для папской церкви. После сегодняшнего крещения твой прежний брак теряет силу. Я объявляю его недействительным. В нашем тяжёлом положении мы даже не имеем истинного патриарха, который мог бы это совершить. Лишь отступник Георгий Маммас, будь он проклят. Приходи сюда с этой женщиной, и я сочетаю вас под святым кровом как мужа и жену.
Поколебавшись, я сказал:
– Дело это деликатное и его необходимо держать в тайне. Возможно, ты даже кое-что знаешь. Гнев высокопоставленного сановника падёт на твою голову, если ты обвенчаешь нас.
Он ответил:
– Всё в руках божьих. Грех надо искупить. А разве найдётся настолько злой отец, что захочет помешать собственной дочери искупить грех? Да и мне ли бояться вельмож и архонтов, если я не боюсь самого кесаря?
Кажется, он посчитал, что я соблазнил дочь одного из пролатински настроенных придворных, поэтому отнёсся к моей просьбе благосклонно. Он обещал сохранить всё в тайне, если я приду к нему с этой женщиной ещё сегодня вечером. Я не слишком хорошо знаю каноны греческой церкви, чтобы судить, насколько истинно такое бракосочетание. Но для моего сердца оно истинно.
С радостью я поспешил к своему дому у порта. Предчувствие не обмануло меня. Она была там. Приказала принести из монастыря сундук со своими вещами и попереставляла в доме всё так, что уже ничего найти было невозможно. Мануэлю она приказала вымыть полы во всём доме.
– Господин,– жаловался Мануэль, покорно выжимая мокрую тряпку над ведром с плещущейся грязной водой. – Я только что хотел идти тебя искать. Правда ли, что эта своенравная женщина теперь будет здесь жить и переворачивать всё вверх дном? У меня болят колени и позвоночник. Разве плохо нам было в доме без женщины?
Она останется здесь,– ответил я. – Никому не говори об этом ни слова. Если соседи поинтересуются, скажи, что это латинянка, которая проживёт здесь до конца осады.
– Ты хорошо подумал, господин?– осторожно спросил Мануэль. – Легче посадить себе женщину на шею, чем потом от неё избавиться.– И хитро добавил: – Она рылась в твоих бумагах и книгах.
Я не стал тратить время на препирательства. Взволнованный, я легко, как юноша, взбежал по лестнице. Анна была в одежде простой гречанки, но её лицо, кожа, да и сама осанка выдавали истинное происхождение.
– Почему ты бежал? Почему ты так запыхался? – спросила она, делая вид, что испугана. – Ведь не собираешься же ты выгнать меня из дома, как грозился Мануэль? Это недобрый самолюбивый старик, не понимающий собственной выгоды.– Она виновато взглянула на комнату, где царил беспорядок, и поспешно добавила: – Я лишь переставила часть вещей, чтобы тебе было удобнее. А, кроме того, здесь грязно. Если ты дашь мне денег, я куплю новую драпировку. Ведь не может человек твоего положения жить в такой берлоге.
– Денег? – повторил я в замешательстве и с досадой подумал, что не так уж много их у меня осталось. Ведь всё это для меня уже давно перестало иметь какое-либо значение.
– Конечно,– сказала она. – Я слышала, что мужчины всегда изо всех сил стараются всучить деньги женщине, которую соблазнили. Или ты стал скуп с того момента как добился своего?
Не сдержавшись, я разразился смехом.
– Постыдись говорить о деньгах именно сейчас. Я пришёл, чтобы сделать тебя добропорядочной женщиной. Поэтому я так спешил.
Она перестала шутить и, серьёзная, долго смотрела на меня. Опять я тонул в её карих глазах, таких же чистых, как в тот первый день возле храма. Я знал её целую вечность, будто прожили мы вместе не одну жизнь.
– Анна,– продолжал я,– вопреки всему, хочешь ли ты выйти