Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

И вот, едва выстроив этот городишко в ночи, я неожиданно нападаю на него уже утром, но и после, среди дня. Я трясу его, разрушаю облупленные декорации, над которыми столько потрудился ночью. Я принуждаю содрогнуться и выступить наружу его анатомию, подогреваю и сдавливаю обломки его рёбер. Я нападаю среди следующего за ночью дня и на саму ночь, и всех, оказавшихся в этой ночи и в этом дне. Почему, каковы причины этого: моя ненависть ко всему сотворённому? Начто, мои мотивы: чтобы наказать его за то, что оно презрительно забывает обо мне? О нет, чтобы разрушив - проявить своё существо и своё могущество, смочь пресуществиться в него со всеми своими несовершенствами и переплавить проржавевшие его руины в нержавеющий материал. Выстроить из него новый, сияющий золотом городок на месте вонючего старого. Заселить его другими, вдохновенными людьми, открыть в нём другую, алмазную гостиницу и прислать в неё заново другую постоялицу. Прислать под видом прежней, так легко исчезнувшей отсюда и ещё легче, как будто, вернувшейся сюда, в её образе и подобии - совсем иную, с совсем иными мотивами приезда. Подменить одну другой, освободив от прежней, преобразить её в ей иное, в меня, пресуществиться в неё, освободив от самой себя, и сказать: вот, это опять я. И вот так всласть помучив всех - забыть вас прежних, и затеять другую схватку, с вами иными. Будут ли эти другие продолжать носить ваши имена, или возьмут себе новые, какая разница: всему можно соcтряпать какое угодно имя. Всё равно, вы - уже не будете вы. Будете я.

А городишко ваш, и ты, и все вы просто обязаны сопротивляться такому насилию, если вы стойкий материал! Если вы люди, достойные людьми называться! Корчи в моих жестоких руках, скитания в моих занудных словах измотали вас, это так. Но ведь все ваши блуждания по земле так же неистовы, а страдания в изгнании из рая так же безмерны. Язвы так кровоточат... Вас пронизывают старые боли, от начала творения - а впереди новые, мощнейшие. Сопротивляйтесь же, или вы и не материал вовсе, а так, жиденькая нестойкая грязь, из которой не вылепить даже язв, подобных тем, на стенах города Сан Фуриа. Нестойкая зелёненькая краска, которой только вчера выкрасили жалюзи вашего городишка, и вот уже сегодня она - коричневое говно. Если это не так, вступайте со мной в схватку.

Схватка, борьба? Конечно, чем сильней вы все сопротивляетесь, протестующе вопя от боли, тем выше стойкость нового изделия. Ведь одно дело - отлепить образ из тёплого пластилина или влажной глины, а другое - вымять его из мрамора или гранитa как из глины. Мять уран и титан, выминая из него иное построение - это взрывоопасная, титаническая затея. Она потрясёт и мощную земную кору с её скальными породами, подтолкнёт её вялые замедленные метаморфозы к вулканическим преобразованиям. Что же говорить об истончённой коре какого-то повествования, о его жидком скелете? Подгонка и уплотнение плит на площади Сан Фуриа, сдавливание и вколачивание булыжников его мостовой - и она ничто перед работой с мышечными фасциями, с уже живым мясом сердца. С во всех деталях продуманным и давно окостеневшим человеческим скелетом, сделанным из туфа. И с самым неподатливым среди этого: вечной душой, сотворённой из мрамора могилы. Сотворить такое с элементами по природе своей несовместимыми вот это честная работа, а не та, прежняя! И она будет проделана, ибо уклониться от неё нельзя. Иначе, начто же та прежняя работа создала и вручила в нужные руки инструмент для будущей: музыку скуки, олицетворение нестерпимо длящегося от начала творения одного его дня? Почему продлена та схватка и вечно длится повествование о ней? Нато и потому, чтобы совместить, наконец, несовместимое, причину и мотив. Я - причина всему и это мои мотивы. Я сам вся моя причина и весь мотив.

Дление творения и есть упорное слияние неслиянного. Непрерывное, со стиснутыми от напряжения зубами продолжающееся с тех пор превозмогание невозможного. Жестокое разрушение и выворачивание наизнанку уже готового изделия, чтобы внутреннее всё упрямей приближалось к внешнему, а внешнее настойчивей входило внутрь. Чтобы слились они, прежде неслиянные, в вас. Как они слиты в вашем и их источнике, в работнике и повествователе о работе, во мне.

Я источник всему. Я даю всему источник, себя. Так, дано: и у серебра есть источная жила, и у золота место, где его плавят. Назовём его - слово несущественно, но уже найдено - Сан Фуриа. Стези туда не знает хищная птица, не видал её глаз коршуна. Не ходил по ней шакал. Железо получается из земли, из камня выплавляется медь. Вырываю рудокопный колодезь в местах, забытых ногою, спускаюсь вглубь вас, вишу и зыблюсь там, скрипя зубами - это на ваш гранит я налагаю руку свою. С корнем отрываю и опрокидываю ваши мясные горы, с треском размозжаю известняк костей. В скалах души вашей просекаю каналы, потому что всё драгоценное видит глаз мой там, где оно сокрыто: в вас, дорогие мои. Я останавливаю в вас течение подземных потоков и всё сокровенное выношу из вас на свет. Сами почечные камни ваши станут сапфиром, клянусь, а в желчных засверкает перламутр. На ставнях городов ваших, сделанных из желтоватого говна, засверкают золотые песчинки. Сопротивляйтесь! Земля, на которой вырастет мой хлеб, должна быть изрыта огнём изнутри, из недр, и сам я вместе с вами должен быть изрыт огнём. Так в безвыходных недрах скуки висим мы с вами вместе и зыблемся, и скрежещем зубами. И мы добудем зародившееся там золотое, чистейшее и теснейшее объятие внутреннего и внешнего, под совместным непомерным давлением тяги и отталкивания, любви и вражды, этой знойной, сладкой и горькой, как жестокое григорианское танго в устах монахов, музыки. Схватка вынесет из наших недр слитым прежде неслиянное: влечение ваше ко мне и притяжение моё вас. Будьте бесстрашны, сопротивляйтесь нам: мне и себе.

Будь же бесстрашна и ты, бедная моя коровка, сопротивляйся мне до конца. Лучшее из сопротивлений: яростно нападай на меня сама. Ты одинока, что ж! Что твоё унылое одиночество в сравнении с моим, или твоего папочки - с упрямым одиночеством Отца самого Творения среди его мрачных пустот! А ведь он бесстрашно нападает один на всех. Совсем недавно, мы все это отлично помним, он внезапно пришёл в ярость и напал на нас, детей своих. Вмиг сотворил на земле, своей излюбленной твари, войну всех нас против всех и всего. Сравнится ли с таким какая-то миграция химических элементов в горных породах: он cнова смешал крестные пути праведников и крестовые походы. Убил миллионы одних и cместил миллионы других, замесил схваткой все свои народы, потряс свою землю и наполнил свои океаны кровью. И всё для того лишь, чтобы переместить твоего юного папочку сюда - не такое уж большое расстояние! - и приготовить ему здесь подругу. Но и это затем только, чтобы слить их крови в тебе: породить тебя. Замесить тебя чужими руками на крови всех умерщвлённых им и оставленных пока в живых. Что ж такого в сравнении с этим делаю я? Жалуйся на него. А меня обвиняй в трусости, меня, которого не испугала схватка с ним, Отцом самого Творения - что ж, посмеши меня ещё!

Меня, того, кто в ночи, под застывшими в ужасе звёздами вступил в борьбу с их творцом, не испугает схватка с повествованием о человеке. Я помню, что услышал, когда меня принудили к борьбе с ним в первый раз - и с той поры длится борьба наша: отпусти меня, ибо взошла заря. О, пощупай моё израненное тело! С той поры повреждён сустав бедра у меня. В нём с тех пор вольно бродят суставные мыши, они же тела свободные. С тех пор меня не оставляют боли. Пощупай - и ты не станешь спрашивать меня обо мне. Молчи, отдай всю себя борьбе со мной. Так ты отдашь себя мне, которому всегда, сопротивляясь и желая, отдаётся всякий материал, вся материя. Не спрашивай и об имени моём, имени твоего желания. Когда я спрашивал имя Его, Он ответил: начто оно тебе, оно чудно. Хочешь, называй меня - жизнь моя, желанный господин мой, Signore Padrone. Или совсем просто: родной мой папочка. Ибо это я только что, тоже сопротивляясь своему отвращению, оживлял твои иссохшие, все в отвратительных пузырях губы своим языком, размачивал гнойные кристаллические корочки своей слюной, ещё не весь кисло-горький привкус её впитался в твои дёсны, и оставил вот эти царапины на внутренних мышцах твоих бёдер, залитых... Или никак не называй, всё равно: даже верно названное, абсолютно тождественное мне имя не смягчит меня, не защитит от меня. Совсем наоборот, отдаст в полную мою власть. От меня защиты нет.

Потому молчи. Хочешь - сопи или рычи, но продолжай схватку. Материал должен соучаствовать в длении творения, на то оно и сотворение. Повествованием о творении я принуждаю тебя к соучастию, иначе не слить тебя и меня во мне, в мы. Для того мы и мнём тебя теперешнюю нашими руками, избегая прямо глядеть на нас. Вот зачем нам многословие, этот непрямой, косвенный взгляд на будущее изделие. Взгляд не по кратчайшему пути в упор, а огибая его, не на него самого, а на его отражение в зеркале повествования. Прямо на него глянуть нельзя, как на солнце, неизбежны йодистые радуги и ожог хрусталика, таким крепким и сияющим, подобным алмазному солнцу, сотворяется онo. Неизбежны и слёзы, искажающие подлинную картину схватки. Это в них единый акт движения ещё преломляется в разные плоскости, распадается на многие позиции. Что делать, до сих пор приходилось смотреть на всё сквозь сгущённые пылью слёзы, или сквозь затемнённые той же пылью мрачные очки, или даже на искажённые образы в трёхмерном зеркале гостиницы и в стомерных зеркалах танцкласса. Но что они все в сравнении с тысячемерными зеркалами повествования? И вот, с мрачно-зелёными светофильтрами, и со слезами, покончено. В них больше нет нужды.