я слышала, потому что была в декретном отпуске, когда власти рвали и метали. Пока они обсуждали мою судьбу (как я предполагала), я нянчилась с Ханной. Проницательный взгляд и копна темных волос достались ей от Дона.
Один из коллег-исследователей, восхищенный моей дерзостью, прислал по электронной почте поздравления и фотографию груды раскрашенных камней.
Другой коллега прислал мне камень, который разрисовал сам.
Какой-то постдокторант-бунтарь пригласил меня провести семинар в Университете Британской Колумбии, потому что, видимо, я стала местной героиней, хотя это было последнее, чего мне хотелось.
Статья в газете поставила под удар мою работу в Лесной службе и вызвала всплеск внимания к публикации в «Nature». У меня взяли интервью для программ «Daybreak» и «Quirks and Quarks» на «Си-би-си», обо мне написали торонтская газета «Globe and Mail» и «Times Colonist» из Виктории. Когда Ханна не спала, я передвигалась, прижимая ее к бедру, и дочка ощущала каждое мое движение. Она буквально была рядом со мной; нежелание беспокоить ее заставляло меня говорить с репортерами по телефону обдуманно и кратко, и я все смелее и яростнее давала интервью.
По утрам я ощущала странное спокойствие и терпение, хотя меня выматывали бессонные ночи, когда приходилось кормить дочь. Ханна требовала меня целиком, и вскоре я уже мало думала о раскрашенных камнях. Дон готовил на завтрак овсянку и уходил в офис. Я же с Ханной, спящей в слинге у меня на груди, часами бродила по тропам – через пятна желтых цветов льнянки, палитру по-весеннему зеленого вейника и кивающие фиолетовые и шоколадные лилии, растущие под скоплением елей, желтых сосен и тополей. Каким-то образом я знала, как это делать. Просто умела. Каждый день проверяла, как далеко смогу забраться, прежде чем дочь проснется. Иногда мне удавалось дойти до высокого луга с заболоченным озером, где луговые трупиалы исполняли резкие мелодии, красноплечие трупиалы сидели на камышах и звали «о-ка-ли-и», а сиалии устраивали гнезда из сосновых игл. Вернувшись домой, после обеда я укладывала Ханну спать в тени старой пихты, ее люлька была не выше проросших там сеянцев. Я прислонялась к складчатой коре и дремала вместе с дочерью, пока гаички и сосновые чижи занимались своими повседневными делами в зарослях березы. «Хей-свити», – насвистывала гаичка, а чижи в полете издавали трепещущее «тит-а-тит». Интервью для СМИ были приняты хорошо, суматоха улеглась, и меня оставили в покое.
За исключением одного случая, когда Ханне было три месяца. Меня с коллегами со всей провинции вызвали в комитет для обоснования бюджета на исследования. Каждому из нас отводилось пять минут, чтобы защитить заявку на финансирование на следующий год. Мой список проектов отличался амбициозностью. В то утро я чувствовала себя новорожденной, нервничала из-за того, что снова появлюсь на людях, и гадала, не столкнусь ли с негативной реакцией из-за той публикации. Ханну приходилось кормить каждые два часа; я уговорила дочку поесть в глубине лекционного зала перед моей презентацией, чтобы она ее проспала. Барб стояла рядом, не привлекая внимания. Люди из комитета устроились в первом ряду, приготовив наточенные карандаши и блокноты с желтой бумагой. Прямо перед моим выступлением Ханна начала плакать, и я покормила ее еще раз.
Назвали мое имя. Ханна цеплялась за меня, но я оторвала ее, как росомаху от лосиной ноги, передала в руки Барб и бросилась к проходу. На сцене я начала бегло листать слайды. Вскоре лица мужчин вытянулись, одни устремили взгляд под ноги, другие закопались в бумаги. На пол упал чей-то калькулятор. Я посмотрела на свой мешковатый фиолетовый топ. По ткани расползались два мокрых пятна, словно от фонтанов-близнецов. «Ой», – выдохнула я. Улыбка на полыхнувшем лице была натянутой, как колючая проволока на заборе; хотелось умереть на месте. Пожилой эксперт громко закашлялся. Вот так же был бы озадачен или шокирован мой отец: среди их поколения грудное вскармливание было не в моде. Коллеги-женщины смущенно приоткрыли рты. Быстро покончив со слайдами, я сбежала через заднюю дверь, мне на пятки наступала Барб. Мы в ужасе стояли на солнце, а затем Барб – невозмутимая мать – разразилась смехом, который не прекращался, пока не присоединилась и я. Через месяц я получила финансирование – меньше, чем просила, но достаточно для продолжения работы.
Я вышла из декретного отпуска, когда Ханне было восемь месяцев, поборов идею оставаться дома весь рабочий день. Мне не терпелось вернуться к исследованиям, да и семейный бюджет сильно зависел от моей зарплаты. Дебби, наша няня, успокаивала меня, но, когда я впервые передала ей свою драгоценную Ханну – любовь всей жизни – в розово-лиловом одеяльце, с младенческими перетяжками у запястий, дышащую синхронно со мной, дочка смотрела на меня так, словно я ее предала. Она кричала, цеплялась и рыдала, когда я оторвала ее от груди и закрыла за собой дверь. Я стояла снаружи, тяжело дыша и слушая ее крики, – мой мир рушился.
Что я делаю? Стоит ли оставлять ребенка с кем-то, чтобы я могла сидеть в учреждении и пялиться в окно? Через неделю я почувствовала себя лучше. Еще неделя, и жизнь вошла в колею, я начала вспоминать о работе. Мне требовалось заняться ей. Шли месяцы, и я все острее чувствовала, что мой долг – объяснить свои результаты властям и лесоводам-практикам.
Мы с Аланом вернулись к его идее организовать двухдневную конференцию с выездом в поле для оценки, что в нашей провинции знают о конкуренции широколиственных и хвойных растений. Мы пригласили три десятка лесоводов, ученых и представителей властей, чтобы запустить дискуссию о политике свободного роста и о том, улучшает ли удаление «лишней» растительности выживаемость и рост молодых саженцев.
В первый день я еще раз просмотрела свои слайды и приготовила полуторагодовалой Ханне, весившей к тому времени одиннадцать килограммов, плотный обед для детского сада – три бутылки молока, ломтики авокадо, кусочки курицы, сырные палочки и клубничный йогурт. Я была взвинченной и раздраженной, и Ханна понимала: что-то происходит. Дон отвез ее в детский сад, меня в колледж, а затем отправился к себе в офис.
Открывая конференцию, Алан поприветствовал собравшихся и озвучил повестку дня, в которой коллеги собирались продемонстрировать работу на вырубках и расчистках в различных лесах – от богатых пойменных территорий на побережье и медленно растущих еловых насаждений в суббореальных районах до пихт субальпийских на больших высотах и сосен в Долине тысячи пиков, находящейся в Скалистых горах. Я нервничала, наблюдая, как столичные политики занимают места за двумя круглыми столами в передней части зала. Региональные лесоводы расположились на следующем ярусе,