— Клянусь святым Павлом! — воскликнул юноша, проводя рукой по трубе. — Я слышал рассказы про них, но своими глазами вижу впервые. Это же одна из удивительных бомбард, как их называют.
— Ты верно сказал, — ответил Эйлуорд, глядя на бомбарду с презрительным отвращением. — На здешних парапетах я на них насмотрелся и даже отвесил оплеуху дураку, который ими ведает. Вбил себе в башку, будто из этой своей кожаной трубки он может выстрелить дальше лучшего лучника в христианском мире. Ну, он и свалился у меня поперек своей дурацкой трубы.
— Страшная машина, — сказал Найджел, нагибаясь и разглядывая ее. — Мы живем в странные времена, если уж люди придумывают такое! А стреляет она благодаря огню, которым вспыхивает эта черная пыль, верно?
— Не знаю, благородный сэр, клянусь рукоятью! Только вроде бы этот осел бомбардир перед тем, как мы повздорили, что-то такое говорил. Внутри у нее огненная пыль и ядро. Из железного ящика берут еще пыли и сыплют ее в дырку с заднего конца — вот так. Теперь она готова. Я ни разу не видел, как из них стреляют, но, клянусь, из этой хоть сейчас выстрелить можно.
— И она издает какой-то свой звук, верно, лучник? — спросил Найджел с жадным любопытством.
— Так говорят, благородный сэр. Тетива ведь звенит, ну и у этой штуки есть свой звук.
— На парапете мы одни, и никто не услышит, а нацелена она на море и вреда не наделает. Прошу тебя, выстрели из нее, мне хочется услышать ее звук.
Найджел почти приник ухом к бомбарде, а Эйлуорд, наклонив загорелое сосредоточенное лицо к запальному отверстию, принялся усердно высекать искры огнивом. В следующий миг они с Найджелом оказались на некотором отдалении от бомбарды и, сидя под зубцом парапета, успели под рев выстрела увидеть сквозь густые клубы дыма, как черная труба отлетела назад от отдачи. Почти минуту они просидели так, окаменев от удивления, а тем временем последние отголоски замерли, и дым медленно поднялся в голубые небеса.
— Господи, спаси и помилуй! — произнес наконец Найджел, поднимаясь на ноги и глядя по сторонам. — Господи помилуй и благодарение Пречистой, что все тут как раньше. Мне было померещилось, что замок рухнул.
— Такого бычьего рева я в жизни не слыхивал, — буркнул Эйлуорд, потирая ушибленные места. — От Френемского пруда до Гилфордского замка было б слышно! Нет уж, больше я ни до одной пальцем не дотронусь, хоть золотом меня осыпь!
— Как бы тебя чем-нибудь другим не осыпали, лучник, — произнес у них за спиной сердитый голос.
Из открытой двери угловой башни вышел Чандос и остановился, меряя их суровым взглядом. Но когда Найджел повинился во всем, по его лицу скользнула улыбка.
— Беги скорее к коменданту, лучник, скажи ему, как было дело. Не то и в замке, и в городе все схватятся за оружие. Не знаю, как истолкует король такой сигнал тревоги! А ты, Найджел, почему, во имя всех святых, ты повел себя хуже малого ребенка?
— Я не знал ее мощи, милорд.
— Клянусь душой, Найджел, никто из нас, по-моему, не знает ее мощи! Предвижу день, когда столь дорогие нам великолепие и слава войны будут погублены машиной, пробивающей железные латы, словно кожаную куртку. Однажды я, сидя на моем боевом коне в полной броне, смотрел с высоты седла на чумазого, закопченного бомбардира и думал, что, быть может, я последний и за мной только прошлое, а он — первый и за ним будущее, что настанет время, когда он и его машины сметут с полей войны и тебя, и меня, и всех нас.
— Но еще не сейчас, милорд?
— Нет, Найджел, еще не сейчас. Ты еще успеешь заслужить свои шпоры, как заслужил их твой отец. Силы к тебе вернулись?
— Я готов для любого дела, мой добрый и досточтимый господин.
— Хорошо, потому что оно нас ждет — доброе дело, спешное, сулящее опасности и честь. Твои глаза блестят, а щеки покраснели. Глядя на тебя, Найджел, я вновь переживаю свою юность. Так вот: с Францией у нас перемирие, но не с Бретанью, где дом Блуа и дом Монфоров все еще оспаривают друг у друга это герцогство. Половина Бретани стоит за одного, а половина — за другого. Французы поддерживают Блуа, а мы Монфора, и вот на такой войне многие славные полководцы, например сэр Уолтер Мэнни, впервые показали себя. Последнее время мы терпим поражения: окровавленные руки Роганов, Щербатого Бомануара, Мясника Оливера и других не щадят наших сторонников. А теперь пришла горчайшая весть, и король преисполнен гнева: его друг и товарищ по оружию Жиль де Сент-Поль был убит в замке Ла-Броиньер. Он посылает в Бретань войско с нами во главе. Как тебе это нравится, Найджел?
— Мой досточтимый господин, чего еще мог бы я пожелать?
— Тогда готовь свои доспехи. Мы выступаем не позже чем через неделю. Путь по суше нам преграждают французы, и отправимся мы морем. Нынче вечером король устраивает пир перед своим возвращением в Англию. И твое место позади моего стула. Приди загодя в мою спальню, чтобы помочь мне одеться, и в залу мы спустимся вместе.
На королевский пир благородный Чандос облачился в одежды из атласа, венецианской парчи и бархата с меховой оторочкой. Найджел, готовясь служить своему господину за столом, надел свой лучший шелковый жакет с вышитыми на груди пятью алыми розами. В большой зале замка Кале были расставлены столы — на возвышении для самых знатных, второй для рыцарей поскромнее и третий для оруженосцев, когда они перестанут быть нужны своим господам.
У себя в скромном тилфордском доме Найджелу и не грезились такая пышность и роскошь. Угрюмые серые стены от потолка до пола были завешаны бесценными аррасскими гобеленами, и вокруг залы словно бежал олень, преследуемый гончими, а следом скакали охотники. Над главным столом ниспадали знамена, а на стене под ними висели щиты с гербами знатных вельмож, пировавших за ним. Светильники и факелы отбрасывали багряные отблески на эмблемы лучших полководцев Англии. Над высоким креслом с пышной обивкой в центре сверкали львы и лилии, и те же августейшие геральдические фигуры, но с трехзубчатой полосой над ними, знаком старшего сына, осеняли кресло принца, а справа и слева длинными рядами располагались благородные гербы, почитаемые в дни мира и наводящие ужас на полях сражений. Там блистали золото и чернь Мэнни, зубчатый крест Суффолка, красное стропило Стаффорда, червень и золото Одли, вздыбленный лазурный лев Перси, серебряные ласточки Арунделя, червленая лань Монтекьютов, звезда де Виров, серебряные раковины Рассела, пурпурный лев де Ласи и черные кресты Клинтона.
Оруженосец рядом с Найджелом шепотом называл ему имена знаменитых воинов, сидевших под щитами.
— Ты ведь молодой Лоринг из Тилфорда, оруженосец Чандоса? — сказал он. — А меня зовут Делвс, я из Доддингтона в Чешире и служу сэру Джеймсу Одли, вон тому сутулому человеку со смуглым лицом и подстриженной бородкой. Над ним его герб — голова сарацина.