Наконец мы добрались до «Колена» — темная станция маячит перед нами как тихая гавань, даже если она не такая чистая и опрятная, как раньше. Неожиданно мне на ум приходит соседний с ней театр имени Шиллера — теперь это груда развалин. Мы стоим посреди станции и обсуждаем, что нам делать дальше. Враг еще глубже проник в туннель, но мы наверняка выйдем к своим — говорят, наши войска до сих пор удерживают в своих руках станцию «Зоопарк». В таком случае нам следует поторопиться, потому что враг вернется с минуты на минуту.
Мы идем дальше в туннель. Берлин превратился в огромный, разорванный на части, горящий лоскут. Враг уже в Тиргартене и пытается проникнуть в правительственный квартал, а вот в районе зоопарка по- прежнему немецкие войска, они словно островок посреди наводнения.
Огонь не прекращается. Мы рассредоточиваемся еще больше, и часть из нас остается на месте, чтобы сдерживать натиск врага. Позади станции «Зоопарк» снесло дорожное покрытие, и туннель обвалился. Мы вынуждены прокладывать себе путь среди лабиринта перекореженного бетона, перекрученных рельсов, обрушившихся балок перекрытия и оборванных электрокабелей. При этом мы пытаемся не попасть под огонь преследующего нас врага, огонь, который обрушивается на нас буквально отовсюду. Преодолев очередной разрушенный участок, мы вновь исчезаем под землей. Я не знаю, который час, поздно сейчас или рано. Я полностью утратил чувство времени. Странно, что я вообще еще жив. Наши ряды поредели, но гитлерюгендовцы сражаются остервенело, постоянно подгоняемые своими командирами из войск СС.
Вижу зияющее в потолке отверстие. Улица над нашими головами простреливается, вниз летят камни, и нет никакой надежды преодолеть этот опасный участок. Те, кто шел позади, догоняют нас — их лица испуганы и белы, как мел. Они тотчас устремляются вперед. Враг простреливает вентиляционные шахты противотанковыми ружьями, он уже взорвал отрезок путей за нашими спинами. Мы в западне, и нам отсюда ни за что не выбраться. Затем кто-то неожиданно перепрыгивает через завалы из остатков взорванной крыши, которые наполовину заполнили шахту, и, несмотря на свинцовый дождь, исчезает в полуразрушенном продолжении туннеля. Я следую его примеру, как и он, не обращая внимания на летящие со всех сторон пули. Я падаю и качусь вперед, кое-как поднимаюсь и с силой сжимаю в окровавленных ладонях автомат, пока мне не становится больно. Наконец я у цели. Влетаю в туннель и ложусь на рельсы. Мне хочется одного — покоя, только покоя.
Один за другим все остальные тоже совершают прыжок. Многие остаются лежать, давая скудное прикрытие тем, кто следует за ними. Кто-то ранен и пытается ползком добраться до туннеля. Мы идем вперед, оставляя все позади себя, словно дурной сон. Неожиданно впереди нас раздаются голоса, они эхом отскакивают от стен. Кто-то кричит нам. Мы кричим ответ и ускоряем шаг. Это немцы. Мы дошли до станции Виттенберг-платц.
Садимся на платформу и устраиваем передышку, поджидая, пока к нам подойдут остальные. Один за другим они появляются из темноты и растягиваются на платформе. Они лежат повсюду, словно мертвецы. Солдаты, удерживающие станцию, опасаются, что сюда могут нагрянуть русские. Бой в туннелях метро идет безжалостный, не на жизнь, а на смерть, говорит один из них. В туннелях от своих оказались отрезаны и немцы, и русские. Многие погибли под завалами. Среди жертв гитлерюгендовцы, которые прошли курс противотанкового боя и которых потом послали в туннели. Я спрашиваю про ситуацию на станции «Зоопарк», и кто-то говорит мне, что там самые надежные укрепления — оба бомбоубежища[114], и что враг постепенно приближается к ним. Он уже достиг площади Ноллендер-платц и под прикрытием танков пробивается дальше.
Между солдатами вдоль стен сидит темная молчаливая масса — это беженцы, которые устремились в метро, чтобы найти здесь убежище от обстрелов. Они наверняка сомневаются в правильности своего решения, потому что выстрелы гремят теперь повсюду. Беженцы вопрошающе смотрят на нас, пока мы проходим мимо них. Матери прижимают к себе сыновей или пытаются закрыть их собой. Неужели они думают, что мы отнимем у этих несчастных их последних детей?
Выходим из станции в вестибюль. Он полон битого стекла, оно лежит на полу толстым слоем, словно ковер. Поверх противотанкового барьера между зданиями на Тауэнциен-штрассе и далее в направлении Ноллендорф-платц доносится отдаленный треск перестрелки. Говорят, будто район вокруг Мемориальной церкви освобожден от врага. Собираемся в кассовом зале и пересчитываем наши ряды. Из пятисот тех, кто вместе с нами спустился в туннель, осталось совсем немного, жалкая горстка. Кто-то откололся от нас на Адольф-Гитлер-платц, кто-то остался лежать в туннелях. Вместе с мальчишками из гитлерюгенда нас теперь меньше сотни человек, и мы не знаем, что нам делать дальше.
Суббота, 28 апреля 1945 года (вечер)
Командование берет на себя унтер-офицер, по его приказу мы выходим на улицу. На город подобно темной вуали опускаются сумерки, и очертания людей становятся смазанными, нечеткими. Со стороны Ноллендорф-платц доносятся выстрелы. Мы движемся к Мемориальной церкви — некогда это был символ самой престижной улицы в Берлине, а сегодня — полусожженная развалина с одинокой башней. Вокруг — каменная пустыня, ни единого целого здания, лишь отдельные дома на Курфюрстендамм не пострадали. На перекрестке Курфюрстендамм и Харденбергер-штрассе застыл бронетранспортер. Сержант спрашивает, есть ли где поблизости место, где можно расположиться на ночь, и нас направляют в бомбоубежище. Бредем вдоль Будапештер-штрассе и сворачиваем налево в сторону зоопарка. Там рядом со станцией наземки высится монументальный бункер. Нам преграждают дорогу часовые и танки, однако как только выясняется, кто мы такие, нас ведут к бункеру, который превращен в огромный полевой госпиталь. Буквально на всех кроватях — а это, как правило, раскладушки и временные нары — раненые. Коридоры и огромные помещения бомбоубежища забиты солдатами, беженцами и ранеными. Нас ведут в просторное помещение, которое забито уже под завязку. Нам приказано ждать здесь дальнейших распоряжений. Мы разбредаемся и пытаемся найти себе место, но и без нас здесь яблоку негде упасть. Я валюсь с ног от усталости, от этих бесконечных хождений туда-сюда, оттого, что я забыл, когда последний раз нормально спал. Похоже, что я вряд ли высплюсь и сегодня.
В помещении стоит гул голосов. К тому же здесь беспрестанно работают вентиляторы, и их монотонное жужжание утомляет еще больше. На сознание давит духота, отчего начинает болеть голова. В помещение вваливается еще одна группа солдат. Они шагают, бесцеремонно расталкивая перед собой других, и вскоре располагаются рядом с нами. По их словам, русские пробились к площади Ноллендорф-платц. Савиньи-платц тоже в их руках. Враг пытается вклиниться между зоопарком и Виттенбергер-платц от угла Аугсбургер-штрассе и Пассауэр-штрассе. Харденбергер-штрассе удалось очистить от русских только до «Колена». Кольцо вокруг зоопарка сжимается все плотнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});