Читать интересную книгу История Роланда - Пилип Липень

Зевая, Хулио отвернулся и накрыл голову свитером. Я тронул его и спросил, чтобы сделать приятно: «Эй… так чем же сказка кончилась?» «Ну... вырос он цветочком по весне». «А каким цветочком?» «Ну… ромашкой. Давай уже спать».

E1. Истории зрелости и угасания. О ромашке

Лесами Месопотамии, степями Уссурии – за следующий день мы так устали, что махнули руками на возможность дождя и остановились на ночлег у края ромашкового поля. «Ромашковый чай повышает тонус и потенциальную энергию. Заварим чаю, Ролли?» – он уже забыл свою вчерашнюю сказку. «Стой! Не тронь их! Ромашки – это опасные, смертельные цветы». Хулио присел от страха. Ромашки недобро колыхались, багровые в свете костра. «Да-да, Хули! Вот послушай, что я тебе расскажу, раз уж моя очередь: жила-была ромашка. Выросла она на лужайке возле свалки, на солнышке, красивая, высокая. Ей бы жизни радоваться, да только не могла она – скверные запахи мешали. То тухлой тыквой повеет, то гнилыми яблоками, то скисшей капустой. А уйти нельзя никуда. И возроптала ромашка – за что ей, прекрасной, наказание такое обидное? Стала зверушкам завидовать, которые на лапах бегать могут и спать, где вздумается. Особенно ей котёнок нравился, который у местного бомжа жил – чёрненький, с белыми усами и голубыми глазами. Играл с травинками, выслеживал жуков, вылизывал лапки. И взмолилась однажды ромашка изо всех сил: хочу, хочу котёнком быть! А растения – они двойственную природу имеют: цветы в небо смотрят, а корни подземным огнём питаются. Полетела молитва и вверх, и вниз. Создатель услышал и только плечами пожал – дура. Зато Разрушитель коварный – тут как тут! Говорит ромашке: хочешь с котёнком поменяться? Хочу, хочу! Сверкнул глазом, щёлкнул пальцем – хоп! Наслаждайся! И исчез. Поменял. Да только обманул немножко – стала ромашка не котёнком, а сразу взрослой потасканной кошкой. И хлебнула она, Хули, ох хлебнула… И сапогами была бита, и с голоду помирала, и деток её два раза в год бомж топил, и хвост дети подожгли, и... не буду продолжать», – я замолчал, сглатывая слезу. «Скверная история, Ролли. Ну а что ромашковый чай? Почему его пить нельзя?» «А потому что в одной из ромашек – тот котёночек, Хули, насильно заколдованный и обездвиженный. Он уже давно там в тигру лютую превратился. Тронешь – и сразу руку отхватит».

E2. Истории зрелости и угасания. О котике

Поднявшись на последний перевал, мы оказались почти у цели, в нескольких часах пути. Гастроном виднелся впереди, чёрной громадой в вечернем воздухе. Мы решили заночевать здесь, в гроте, под защитой широкой скалы. Шершавая, с коричневыми прожилками. Ветер свистит сверху, но нам тепло под шерстяными пледами. Горячие термосы. «Рассказывай, Хули». «Ну, слушай…

Жил-был у одной принцессы котик. Любила его принцесса, души не чаяла! Печенью гусиной прямо из рук кормила, лапки в розовой воде омывала, в постель с собою брала, золотым гребнем расчёсывала. Да только не было счастья в душе у котика – много обид ему приходилось терпеть. Когда король тайком от принцессы ногой под рёбра пнёт – так это ещё ничего, король есть король. Но когда кухарка мокрым полотенцем вдоль спины вытянет, или конюх сапогом вонючим на лапу наступит, или прыщавый паж за хвост оттаскает, или шут перчёную сосиску подложит – никакой не было мочи у котика такие унижения терпеть! И возмечтал котик в человека превратиться, а лучше всего в девочку, чтоб все баловали, в ленты наряжали и никто никогда не обижал. Вышел он однажды ночью на балкон, уши-усы к Луне обратил и просит: помоги мне, сестра-Луна, хочу девочкой стать! Повернулась к нему Луна: здравствуй, котик, милый братик! Как раз полнолуние, моя власть – помогу тебе. Есть ли девочка, которая любит тебя? Поди, загляни ей в глаза до самого дна – и поменяешься с нею телами. Испугался котик: есть такая девочка, принцесса она, любит меня. Но не подлец же я! А луна смеётся в ответ: какой ты глупый, котик. Поди, поди. Медленно пошёл котик с балкона, тяжело. Сел у изголовья спящей принцессы в тоске. То поднимет голову, то опустит. Дрожит, дышит неровно, хвостом подёргивает. Но к утру, пока Луна ещё на небе виднелась, решился, мяукнул громко. Проснулась принцесса, улыбается – а он смотрит ей в глаза, до самого дна. Раздался тут в воздухе звон, как будто тонкая струна порвалась – и стал котик принцессой! В то же утро кухарку – в публичный дом, конюха – на рудники, пажа – на войну, шута – в волчью яму, принцессу... Принцессу в добрые руки, с глаз долой. И потянулась у котика новая жизнь – счастливая да безоблачная… Ролли, ты где? Ролли!»

Но я был уже далеко. Кусты скрыли побег. Летел: дальше, дальше, на восток, к восходу! Прощай, Хули.

E3. Истории зрелости и угасания. О жизни с Хулио

Ночами Хулио не спится, он ворочается, скрипит матрасом, вздыхает. Мы встаём и выходим на балкон, смотреть на звёзды. Звёзд нет, по небу плывут длинные мутные тучи. Дело к зиме, Хули. Да. Мы молчим, а потом он начинает рассказывать о наболевшем – опять о девушках, как всегда.

– Знаешь, Ролли, слову «любовь» девушки уже давно предпочитают слово «отношения». «Завести отношения», «у нас с ним отношения».

– Ну, очередное английское влияние. Язык меняется, одни слова уходят, другие приходят, – зевая, предполагаю я.

– Нет, Ролли... Ты не понимаешь. Девушки – они уже давно отчаялись получить любовь. Теперь они выражаются сдержанно и осторожно. Они довольствуются малым, они привыкли к плоскому...

– Но ты-то, Хули? Ты-то, конечно, продолжаешь давать им полноценную жизнь? Полноценные чувства?

– Нет, Ролли... Они уже не понимают этого. Процесс зашёл слишком далеко, вирус попал в кровь, маска срослась с лицом. Если говоришь о любви, тебя не понимают, не слышат. Теперь вместо «я тебя люблю» полагается говорить «я хочу иметь с тобой отношения».

Я смеюсь: «ты меня разыгрываешь, Хули!» Но он клянётся и даже приводит в пример стихи современных поэтесс. Ха-ха! Развеселившись, мы некоторое время развлекаемся тем, что придумываем рифмы к слову «отношения». Подношения, покушения, поглощения. А потом снова идём спать.

Наутро выясняется, что Хулио опять влюблён. Это заметно по его горящим глазам, по хриплому дыханию, по нервному подёргиванию. То не замечает меня, возбуждённо играя пальцами по подоконнику, то становится навязчив – предлагает послушать вместе Четырнадцатый квартет. Что? Квартет, Ролли, квартет. Сядь. Оставь свою лапшу. Поздние квартеты Бетховена – вот верх совершенства! Начинает объяснять мне разрушительную роль септаккорда. День напролёт не встаёт с дивана, запоем читая коричневое «Рождение трагедии из духа музыки». Неужели она скрипачка, Хулио? Как её зовут? Не отвечает – млеет, томится, сладко улыбается. Гладит себя по груди. Глаза тёмные, телячьи. И когда он наконец повзрослеет?

– Вот раньше, – жалуется Хулио за ужином, забыв о влюблённости, – вот раньше было хорошо! Идёшь, бывало, по улице, или едешь в трамвае, а молоденькие девушки так и смотрят на тебя! Даже знакомиться с ними не обязательно, от одних взглядов внутри всё горит. А сейчас? Если и смотрит кто, так только пожилые подлецы. А то ещё и похлеще. И что прикажешь с этим делать, Ролли?

– Сам ты пожилой подлец! – обиделся я и отвернулся, – Вот теперь на тебя вообще никто не посмотрит.

E4. Истории зрелости и угасания. О тёмных и светлых сущностях

Вечером Хулио взбудоражен, взбаламучен, днём – выглядит спокойным и уравновешенным. Стоя на балконах (странный дом: в соседних комнатах – отдельные балконы), мы перешучивались, перебрасывались коробком спичек, перегибались вниз и обсуждали возможность произвольного и управляемого перенесения любви с объекта на объект. То есть, если А зажгла в тебе огонь, но ей или тебе это не ко времени или не к месту – нельзя ли переместить любовь на В без существенных потерь мощности? Чтобы добру, как говорится, не пропадать? Хулио, в противовес вчерашней восторженности, бравировал и утверждал, что перенесение возможно. А я увлёкшись спором, уронил коробок вниз и проиграл.

Потом началось опять. Пока я заваривал лапшу, Хулио быстро-быстро строчил карандашом в блокноте – формулировал свои сегодняшние симптомы. Зачитал:

1. она кажется мне верхом совершенства (я кивнул);

Он взглянул и сказал, что нечего так недоверчиво кивать, что лучше неё он и в самом деле никого и никогда не встречал! Он с вызовом смотрел, готовый доказывать и вздорить. Я промолчал. Он продолжал.

2. интерес к прочим девам пропал напрочь;

3. плотское влечение к ней сменилось теплотой и нежностью;

4. при мысли о ней – жаркий мёд по венам (я не удержался, поднял бровь);

5. и вообще, ни о чём, кроме неё, не могу думать!

Я подвинул ему тарелку, и мы ели. Он разомлел, размяк. Его улыбка блуждала по кухонной утвари, взгляд проницал предметы, достигая их истины. И всё-таки мы заспорили (глаза его загорелись бешеным огнём, руки вцепились в ручки):