гм?
— Разве он не сидел, как мы, за столом канцелярии?
— Э, немного. Ничего не умел, ничего не делал, едва немного испачкался латынью, а так его все почитали, так ему на свете хорошо было! Даже после смерти пользуется славой.
— Была бы у тебя голова пана Рея! — сказал тот, который писал.
— Плохо, что голов ни за какие деньги не достать!
Все снова засмеялись, потому что было видно, что светловолосый справлял в канцелярии должность весельчака.
— А впрочем, — прибавил он, — старость всегда немного стоит, хотя бы её искупить, не великая жалость; если растратить молодость, то её всю жизнь не оплачешь. Нашу красивую жизнь за решёткой можно сравнить с жизнью телят в загоне, мы привязаны к столику, как к кормушке!
— А почему не уйдёшь, раз тебе плохо?
— Хороший совет, жаль, что я его не послушаю. Для жака я слишком стар, для пастора слишком молод, для…
— Вот, сидел бы и писал, — прервал другой переписчик, — а то и нам мешаешь, сверлишь уши своей болтовнёй и сам время напрасно теряешь.
— Приятель, — улыбаясь, сказал ему светловолосый, — не будь таким порывистым. Чем тебе нравится латынь архиепископа Уханьского, письма кардинала Коммендони и универсалы, которые переписываешь? Не говори мне, что только ими жить и дышать можно. Я, по крайней мере, предпочитаю прогулку на Кремионки, у Вислы, самой помпезной кардинальской речи, приводящей к войне с Турцией.
Пишущий наклонил голову и, ничего не ответив, скоблил дальше по желтоватой бумаге. Другие только поглядели на него и оставили в покое.
— Слушай, Бонар, — сказал светловолосый, сидя на подоконнике. — Пойдём на рынок!
— Зачем?
— Проветриться, а если удалось бы с кем-нибудь подраться, то немного бы размялись. У меня руки онемели от писанины. Мне ещё дали такое неразборчивое письмо, чтобы переписать в книгу.
— Какое письмо?
— Епископа Куявского к епископу Краковскому. А тебе?
— Я переписываю новости из Валахии, из канцелярии пана Лаского.
— Ещё думают, что это весёлое развлечение, — воскликнул светловолосый. — Слушай, Бонар, пойдём на рынок.
— А если придёт Дылды?
Дылдой называли старшего, который был сухой, длинный и молчаливый, лицо же было немного деревянного цвета.
— Товарищи по своей милости скажут, что нас кто-нибудь послал.
— По крайней мере не я.
— И ни я, — сказал тот, что писал.
— Им во что бы то ни стало хочется стать краковскими канониками! — сказал светловолосый.
Трудолюбивые ничего не отвечали.
— Идёшь, Бонар?
— Мне чего-то страшно, отложим на потом, а то ещё выгонят.
— Чего ты боишься? — запел светловолосый. — Пусть я, злосчастный бедняк, взятый из милосердия, которого могут ногами вытолкать, но ты родственник воеводы. Если бы я был тобой, я бы ничего не делал, только бегал по рынку, валял дурака и раз в день заявлялся бы сюда, чтобы показать зубы Дылде.
— Ты даёшь прекрасные уроки, — отозвалось несколько.
Юноша начал петь известную в то время песенку:
Шесть дней с удовольствием продаю,
Седьмой дьяволу отдаю.
— Ты извлёк пользу с переписывания, — сказал один.
— Как?
— Потому что ни откуда-нибудь, только из письма пана Ореховского ты узнал об этой песенке. Правда?
— Правда, и не имел покоя, пока её не выучил.
— От кого?
— От кого! Кто же такие мастера на песенки, как не жаки! Прочитав у Ореховского первые два стиха, я ходил с грошём в руке от жака к жаку, спрашивая, кто научит меня песенке. Пока не наткнулся на своего.
— Правда, было за что платить.
— Разве нет? Отличная песенка. Предпочитаю её песням Кохановского.
— Зачем Дылда пошёл к воеводе?
— Кто его знает! Отнёс два письма переписать, одно к пану Николаю Мнишку, другое к референдарию.
— Говорят, — прервал третий сбоку, — что у нас появится товарищ.
— Какой? Что? В самом деле? — слетая с подоконника закричал светловолосый. — Вот это для меня новость! Дай тебя поцелую!
И, взяв в руки голову сказавшего, он на полном серьёзе громко поцеловал её.
— По крайней мере тучи у нас немного рассеются! Вот поиздеваемся над новичком, вот состряпаем шутку. Я первый.
— Во-первых, — прервал тот, которого поцеловали, — что шутить над ним нельзя будет, потому что это не такой шалопай, как ты.
— Гм! А что, королевский сын?
— Почти в цель попал!
— Ха! Ха! Объясни мне эту загадку.
— Разные разности болтают. Но это князь, зовут Сломецким, или Соломецким, или чёрт его знает как, потому что с Руси.
— Соломерецкий, — поправил другой.
— Отличная фамилия для того, чтобы её вывернуть, — добросил светловолосый. — Буду всегда о нём помнить. Шломецкий, Сломецкий, Сломковский и т. д. Но каким же образом он относится к его величеству королю?
— Это сказки, но всегда они есть.
— Его пани мать очень похожа на королеву Барбару.
— А, я понимаю.
— И она была при дворе покойной королевы-матери.
— Ещё лучше понимаю.
— И дядя ребёнка не хочет признать его племянником. Я слышал даже, что он очень хочет голову ему свернуть.
— Хорошо, будем пугать его паном дядей.
— Такого бедолагу? — спросил другой. — Ведь он недавно ещё был жачком и попрошайничал хлеб на улицах.
— А это как?
— А это так, что мать, должно быть, его выслала, бросила, отреклась, чтобы постоянно нападающий на него дядя оставил его в покое.
— О, глядите, суровый дядя!
— Приятель Зборовских, этого достаточно.
— Зборовчик! Я понимаю, почему воевода берёт мальчика под свою руку.
— Но и тут в Кракове настигли бедного князика и схватили.
— Он чудом ускользнул.
— Мне любопытно его увидеть, этого жачка-князя! Кто знает, может, и не будем его преследовать. Так, только немного, поначалу. Он должен рассказать всю свою историю, потому что я ужасно любопытен.
— Тебя она интересует?
— Интересные истории я слушал бы всю ночь. Но у нас с ними проблема.
— Почему проблема? — прервал тот, который писал. — Если бы ты хотел читать, нашёл бы их достаточно.
— Где?
— В хрониках.
— Это прекрасная история! Как король к королю посылал, король с королём бился, король королю дал дочку, взял кусок страны. Речи, над которыми нужно зевать до вывиха челюсти, письма, полные политики, и такие холодные, что, взяв их, пальцы мёрзнут.
— А ты читал историю пана Тенчинского в Испании, которую вчера Бонар переписывал?
— Нет! Но я не любопытен.
— Ведь от неё волосы на голове встают… как его хотели убить.
— В самом деле?
— Вот послушай, если угодно. Прочитаю тебе.
И, взяв со стола книгу, один из молодых людей сел с ней у окна, остальные вокруг, а светловолосый, прицепившись за железную решётку, склонился на двор.
IV
Ян из Тенчина в Испании
— Вы знаете, господа, — обратился читающий к своим слушателям, —