Читать интересную книгу Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Всё равно!.. Всё равно!.. Нельзя так!.. Нельзя! – Автандил никак не мог успокоиться и, в конце-концов, не выдержал – разрыдался. Было странно видеть, как содрагается от рыданий его огромное тело, как безпомощен, как беззащитен этот взрослый большой человек.

– Прекрати, Авто!.. Будь мужчиной! – гневно оборвал истерику внука дед. – Твой отец был героем, а ты… Ты… Хуже переваренной курицы из сациви!.. Честное слово!..

Тётя Кэто обняла племянника, прижала к себе и осторожно, но всё-таки упрекнула старика.

– Вспомни себя, Ираклий Гамреклидзе!.. Как ты плакал, когда нашего дедушку хоронили!.. А бедный мальчик не может ни одной слезинки пролить?.. Отец, ты несправедлив…

– Ничего себе мальчик, сорок лет скоро, – недовольно пробурчал старик.

– Прости, дед… И вы, дорогие гости, тоже простите, – Автандил оттёр большим белым платкам слёзы со щёк, налил в чашу вина, поднял глаза к портрету молодого красивого грузина, что висел на стене, и просто сказал. – И ты, отец, если я обидел тебя своей слабостью, не сердись на меня… Мир праху твоему! – и выпил залпом чашу. До дна.

Потом они ещё долго сидели за столом, разглядывали старые, довоенные фотографии, вспоминали былое и говорили, говорили… И никак не могли наговориться.

Автандил позвонил в гостиницу и огорчил Ларису Михайловну, сообщив ей, что комбриг Троицкий ночевать сегодня не приедет. Тётя Кэто постелила Павлу Петровичу в гостиной на диване, а для тёзки Будённого разложила там же громоздкое кресло с потёртой гобеленовой обивкой, которое, как оказалось, могло служить также кроватью. Автандил, сговорившись с "товарищем генералом", что приедет за ним с утра пораньше, отправился домой, и после взаимных пожеланий "доброй ночи" всё в доме угомонилось, затихло. Легли спать.

Павел Петрович лежал на спине, скрестив руки за головой, и глядел в потолок, на котором причудливо переплелись и дрожали тени от ветвей деревьев, склонившихся к самому окну старинного домика на Третьей Мещанской улице. Лежал и думал.

Впечатления последних дней навалились на него всей своей тяжестью и полнотой. Отец Серафим и Васька Щипач, Степан Филимонов с Марксовым "Манифестом" в руках и верёвкой на тощей шее, верный Шакал и гундосый Фитиль… Все они остались где-то далеко позади, а на смену им пришли всезнайка Людмилка и скромница Нюра, следом – несчастная Авдотья Макаровна со своим слепым сыном и неунывающий Влад… А старшина, потерявший паровоз!.. И наконец, эта удивительная грузинская семья… Мог ли он ещё вчера предположить, что свою первую ночь в Москве проведёт не в гарнизонной гостинице, на что рассчитывал и он сам, и розовощёкий лейтенант из дальногорского военкомата, а на скрипучем диване, пружинное нутро которого жило какой-то своей особенной жизнью и при каждом движении комбрига отзывалось стонами, вздохами, жалобным треском. Казалось, мебельный ветеран, простоявший в этом доме не один десяток лет, по ночам привык жаловаться людям на свою горькую судьбу.

Да, у каждого свой жребий, определённый Господом. И роптать, жаловаться, что тебе, мол, не тот номер выпал, – занятие неблагодарное. Что предначертано, того избежать ты никак не сможешь, как ни старайся. С этим Троицкий смирился давно. Единственное, что мучило и не давало покоя, почему близкие, которые ни в чём не виноваты, должны разделить его участь. Разве это справедливо, что родные должны страдать и мучиться из-за него?

Мысль о жене, оставленной в ложе Большого театра, и ребёнке, который родился в то время, когда отец его сидел на Лубянке, вдруг обожгла Павла Петровича. Ударила больно и неожиданно, что в последнее время случалось с удивительным постоянством.

"Где они?.. Живы ли?!.."

Умом Троицкий понимал, уцелеть в это жестокое время оголтелой ненависти и повального страха среди нечеловеческого безумия, тем более в одиночку, почти невозможно, но всё же… Всё же… В глубине души теплилась слабенькая надежда, что родные его живы-здоровы, а если и не благоденствуют теперь, то хотя бы имеют кусок хлеба и крышу над головой. В любом случае, он во что бы то ни стало должен разыскать свою семью!.. История, расказанная Семёном, и горючие слёзы Автандила лишний раз убедили его в этом.

Ещё в лагере Павел Петрович продумал план поиска близких, и состоял этот план из пяти пунктов.

Пункт первый: прежняя квартира на Чистых прудах. То, что Троицкому не предложили вернуться в свой дом, а дали направление в гарнизонную гостиницу, яснее ясного говорило о том, что Зиночку из квартиры выгнали, и он не рассчитывал найти её там. Но в доме, наверняка, остались соседи, которые могли хоть что-то знать о её судьбе.

Пункт второй: две ближайшие подруги Зиночки – Соня и Тина. Где жила первая из них, Троицкий не знал, но адрес Тины отпечатался в его памяти, как запись в адресной книге: Хомутовский тупик, дом 4, квартира 4. Так что поиски можно продолжить в Хомутах.

Пункт третий: Николаша Москалёв – закадычный друг Павла с детских лет. Правда, отец его был городским головой Боголюбова, а семьи таких людей в период репрессий страдали в первую очередь, но, если вдруг с ним и его тётушкой Натальей Семёновной ничего не случилось и они по-прежнему живут в Сокольниках, ведь бывают же исключения из общего правила, то есть шанс разузнать что-нибудь и у них. В трудную минуту Зиночка прежде всего кинулась бы к Москалёвым.

Пункт четвёртый: Лубянка и Тимофей Семивёрстов. Этот-то, наверняка, никуда не подевался – здравствует и поныне. Такие субъекты вообще непотопляемы: любую ситуацию себе на пользу обратят. Другой вопрос, позволят ли бывшему зэку копаться в архивах ГПУ и согласится ли его мучитель встретиться со своим бывшим подследственным. Вопрос. Но попытка – не пытка.

И наконец, пункт пятый, последний и самый волнительный: его родовое гнездо, из которого он тайно бежал тёмной мартовской ночью восемнадцатого года и в которое так и не заглянул с тех пор ни разу. Уже одно это создавало определённые трудности. Как, спустя почти сорок лет, нагрянуть в родительский дом и… "Здравствуйте! Узнаёте?.. Я – ваш сын и брат. Шёл мимо и решил заглянуть на огонёк…" – "Но где же ты раньше был? Почему за все двадцать лет до ареста так и не решился на огонёк заглянуть?" Вполне резонный упрёк, а ответить на него нечем. Впрочем, прежде, чем такая встреча могла бы состояться, необходимо выяснить, жива ли мать Валентина Ивановна. Как-никак, а ей в этом году семьдесят четыре стукнуло! И если жива, то где обитает? По-прежнему в Боголюбове, переименованном большевиками после смерти Ленина в Краснознаменск?.. А может статься, и ещё где?.. Столько катаклизмов за эти годы случилось!.. Столько событий!.. Столько перемен!.. Революция, Гражданская война, Отечественная… Не одну семью "вихри враждебные" раскидали по белу свету, так что и концов отыскать порой невозможно.

Но у бывшего комбрига Троицкого было две зацепки: во-первых, фотография в "Красной звезде", на которой он узнал своего младшего брата Петра, а во-вторых, неожиданно нашёлся родной брат матери Алексей Иванович Богомолов, с которым Павел Петрович надеялся завязать переписку. Уж брат-то должен знать, что сталось с его сестрой и где она в данный момент живёт.

Словом, вариантов много, и завтра с утра можно начать поиски. Тем более у Автандила, как он клятвенно заверил Троицкого, ближайшие два дня совершенно свободны, и потому он предложил свой "оппель" и себя самого в полное распоряжение "товарища генерала". Стало быть, транспортом он обезпечен. А в его ситуации это весьма существенно. И слава Богу!.. А сейчас – спать… Спать!..

Он перевернулся на правый бок. Диванные пружины натужно взвыли.

– Павел Петрович, – громким шёпотом позвал Семён Окунь, и следом из-за спинки кресла-кровати показалась его встрёпанная голова. – Вы не спите или мне показалось?

– Да, не спится что-то… Мысли всякие одолели…

– И я не сплю. Но меня одна мысль точит, как червь яблоко, покоя не даёт. И давно уже… Очень хочется один детский вопрос задать, а некому. С Георгием мы на эту тему не говорили, я боялся в его глазах дураком оказаться.

– А меня не боитесь?

– Нет, не боюсь. Во-первых, вы меня совсем не знаете, а во-вторых, мы с вами завтра расстанемся и, пожалуй, больше никогда уже не увидимся, так что стесняться мне будет некого.

– Интересная у вас логика, Семён Михайлович… Спрашивайте.

– Скажите… Только честно… Вы боитесь смерти?

Павел Петрович опешил:

– Честно скажу, я как-то не думал об этом… в последнее время. Голова другим была занята. Мальчишкой, да, страшно боялся. А теперь…

Семён жутко обрадовался, что Павел Петрович не отмахнулся от него, не оттолкнул. И заговорил жарким шёпотом, торопясь, чтобы успеть всё сказать:

– И я не думал… Пока сидел, всё мечтал по ночам: эх, хотя бы месячишко… Да что там "месячишко"?.. Недельку без конвоя пожить, вольным воздухом подышать!.. А потом… И помереть не страшно… Но слаб человек и жаден!.. Как на волю вышел, какая там "неделька"?!.. Какой "месячишко"?!.. Теперь мне годы, десятилетия подавай!.. На меньшее не согласен!.. А у меня рак! Даже при самом благоприятном течении болезни мне долго не протянуть. В лучшем случае – год-полтора… Я знаю. Недаром в норильской библиотеке все книжки о раке, какие там были, прочитал. Представляете, полтора года, и… Всё!.. Но я же не хочу умирать!.. Не хочу!.. Понимаете?.. Я ведь по-настоящему так и не жил… Когда меня "мобилизовали" мне двадцать второй год шёл, и выходит – большую часть своей дурацкой жизни я за решёткой просидел. Двадцать пять лет кагэбешному псу под хвост вышвырнул!.. Я всего-то двух женщин знал!.. Первую ещё до ареста… Анечка, лаборантка…