Разбитый соприкосновением с прошлым, Бретон попытался крепче уцепиться за настоящее, но Кэт и Палфри все еще были поглощены необычным плодом автоматического письма. Послушав, как они проделывают обычный ритуал опознания автора, он позволил своему сознанию погрузиться в теплый алкогольный туман. Столько происшествий за вечер, который начался в атмосфере пресной скуки! «Мне бы остаться в конторе с Карлом, — думал он. Цементная компания «Бландел» ждет результаты съемки в конце этой недели, а изыскания продвигались медленно еще до того, как возникло это нелепое расхождение в двадцать миллигалей в показаниях гравиметров. Ну, может, дело в юстировке. Карл отличный специалист, но при таких съемках надо ведь учитывать дикое количество факторов — положение Солнца и Луны, приливы, упругую деформацию земной коры и прочая, и прочая. Кто угодно может допустить ошибку, даже Карл. И кто угодно может позвонить, не назвавшись, кому угодно. Я просто свихнулся, раз вообразил, что это чья-то каверза. Звонок, так сказать, был психологической банановой коркой, и ничего больше. Отличное уподобление… И виски отличное. Даже Палфри, в общем, ничего, если взглянуть под правильным углом. Особенно Мириам. Приятная фигура. Жаль, что она подчинила свою жизнь тому обстоятельству, что по воле судьбы получила лицо голливудской египетской царевны. Будь она похожа на Элизабет Тейлор, ей бы тут каждый вечер были рады… Или хотя бы на Роберта Тейлора…»
Спохватившись, что куда-то уплывает на облаке благодушия, рожденном парами виски, Бретон вновь настроился на другой конец комнаты и услышал, как Кэт упомянула Оскара Уайльда.
— Опять? — слабо возмутился он. — Может, не надо опять Оскара Уайльда?
Кэт пропустила его замечание мимо ушей, а Мириам улыбнулось своей скульптурной улыбкой, но Гордону Палфри пришла охота поговорить.
— Джон, мы ведь не утверждаем, что это продиктовал Оскар Уайльд. Но кто-то же продиктовал, а стиль отдельных кусков идентичен ранней прозе Уайльда.
— Ах, ранней! — перебил Бретон. — То-то и оно! Погодите-ка… Уайльд умер в тысяча девятисотом году, верно? А сейчас восемьдесят первый год. Следовательно, за восемьдесят один год он по ту сторону, или за завесой, или как это там у вас, у спиритов, называется… так он не только не развился в своем творчестве, но, наоборот, регрессировал к годам студенчества.
— Да, но…
— И не из-за отсутствия практики! Ведь, судя по тому, что я вычитал из книг, которые вы давали Кэт, он с момента смерти держит первенство в автоматическом письме. Видимо, Уайльд — единственный писатель, чья продуктивность резко возросла после его похорон, — Бретон засмеялся, смакуя ту приятную стадию опьянения, когда он начинал думать и говорить вдвое быстрее, чем в трезвом состоянии.
— Вы исходите из предположения, будто данная сфера существования точно соответствует всем остальным, — возразил Палфри. — Однако это вовсе не обязательно.
— Да ни в коем случае! Судя по вашим данным о следующей сфере, она сплошь населена писателями, лишенными письменных принадлежностей, так что все свое время они тратят на то, чтобы телепатировать всякую чушь в наша сферу. И Оскар Уайльд почему-то сделался — как это — стахановцем, наверное, в наказание за «De Profundis».
Палфри снисходительно улыбнулся.
— Но мы же не утверждаем, что эти…
— Не спорьте с ним, — вмешалась Кэт. — Ему только этого и надо. Джон — завзятый атеист, а к тому же пришел в разговорчивое настроение. — Она одарила его презрительным взглядом, но переборщила и на две-три секунды обрела сходство с маленькой девочкой.
«Словно бы не та эмоция, чтобы вызвать омоложение», — подумал Бретон, а вслух сказал:
— Она права. Вера моя рухнула, когда я был ребенком, и подорвало ее открытие, что В. Ф. Вулворт — не местный коммерсант, хотя наш магазин и называли вулвортовским.
Кэт закурила сигарету.
— Десять порций виски. Эту шуточку он всегда отпускает после десятой.
«А ты всегда отпускаешь эту шуточку о десяти порциях! — подумал Бретон. — Стерва без чувства юмора. Тебе обязательно хочется выставить меня роботом, работающем на спиртном». Однако он остался благодушен и болтлив, хотя и отдавал себе отчет, что это реакция на травму перехода. Ему удалось сохранить веселость до кофе с сэндвичами, а потом выйти с Кэт на крыльцо, когда она отправилась провожать гостей до машины.
Октябрьский вечер был прохладным — из-за восточного горизонта уже начинали подниматься зимние созвездия, напоминая, что скоро со стороны Канады приплывут снежные тучи. Приятно расслабившись, Бретон прислонился к косяку с последней на этот день сигаретой в зубах. Кэт разговаривала с Палфри, уже сидевшим в машине. Пока он курил, два метеора прочертили в небе огненные полоски. «Конец пути, — подумал он. — Добро пожаловать в земную атмосферу». Тут машина тронулась, хрустя песком и разбрызгивая камешки. Лучи ее фар заскользили по вязам, обрамлявшим подъездную дорогу. Кэт помахала на прощание и, поеживаясь, поднялась на крыльцо. Когда она направилась прямо к двери, Бретон попытался обнять ее за плечи, но она решительно ускорила шаг, и он вспомнил свою недавнюю язвительность. Да, в глухие часы ночи в спальне под ровное дыхание занавесок предстояло очередное вскрытие.
Бретон пожал плечами, убеждая себя, как мало его это трогает, и швырнул окурок на газон, где тот и погас в росе. Глубоко вдохнув воздух, пропитанный запахом палой листвы, он повернулся, чтобы войти в дом.
— Не закрывай дверь. Джон! — Голос донесся из темной полосы кустов за вязами. — Я пришел за своей женой. Или ты успел забыть?
— Кто это? — тревожно спросил Бретон, когда от кустов отделилась высокая мужская фигура. Но голос он узнал. Телефонный звонок! Его охватили гнев и растерянность.
— Ты меня не узнал, Джон? — Незнакомец медленно поднялся по ступенькам. Свет фонаря над дверью внезапно дал возможность его узнать.
Бретона охватил ледяной, необъяснимый страх — он увидел собственное лицо.
2
Джек Бретон, поднимаясь по ступенькам к человеку, звавшемуся Джон Бретон, обнаружил, что у него подгибаются ноги.
Наверное, оттого, подумал он, что ему пришлось больше часа прождать на ветру в укромной тени кустов. Нет, вернее, причиной был шок, который он испытал, снова увидев Кэт. Как он ни готовился заранее, как ни рисовал в воображении этот момент, ничто не могло смягчить потрясения, в чем он теперь и убедился. Звук ее голоса, когда она прощалась с гостями, словно заставил запеть его нервную систему, вызвал непостижимые отклики всего его существа в целом и каждого отдельного атома, это существо слагающего. «Я люблю тебя! — шептала каждая молекула его тела миллионами гормональных путей. — Я люблю тебя, Кэт».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});