Могу добавить, что я закончил первый рассказ под названием „Пустой дом“. Сюжет, кстати, подсказала мне Джин, и он на редкость удачен. Вы увидите, что Холмс никогда и не погибал, да и теперь вполне живой».
Первые четыре рассказа — «Пустой дом», «Подрядчик из Норвуда», «Пляшущие человечки» и «Одинокая велосипедистка» — он считал решающими. Они должны были рассеять его сомнения; не утратил ли он навыка. Идею одного из них, «Пляшущих человечков», он подхватил во время путешествия на автомобиле в Норфолк, когда остановился в Хэпписбурге, в отеле Хилл-хаус, которым владела семья некоего Кьюбитта. Маленький сын владельца имел странное обыкновение оставлять свою подпись в виде пляшущих человечков. Конан Дойл работал в Зеленой комнате, глядящей окнами на пышную зелень, и усеял всю комнату бумажками с пляшущими фигурками.
Если мы хотим пристальнее вглядеться в него тем летом, что даст нам представление о всяком лете, которое он, начиная с 1897 года, проводил дома, мы можем взглянуть на него глазами его детей. Мэри, круглолицей и длинноволосой, было сейчас четырнадцать лет. Кингсли — смышленому крепышу, хотя и менее артистически одаренному, чем его сестра, еще не исполнилось одиннадцати. Все время, что они проживали в Андершо, они сходились, по крайней мере, в одном чувстве, испытываемом к отцу, — чувстве страха.
Мать их с годами не переменилась. Туи, седая, сколько помнила себя Мэри, оставалась милосердным божеством, щедро расточающим улыбки, но не способным принимать участие в их играх, разве что в живых картинах. Очень смутно запечатлелся в памяти Мэри образ того шумного человека, ее отца, который переодевался Санта Клаусом и самозабвенно изобретал все новые забавы. Но этот человек, если когда-то и существовал, давно уже превратился в другого — чуждого и вздорного.
Он редко проводил время дома. Но всегда, где-то на заднем плане, ощущалось его присутствие; так, однажды, когда Мэри уже отправилась спать, позабыв выполнить поручение, он вдруг, неслышно, по-кошачьи подкравшись, возник в освещенном дверном проеме спальни, излучая гнев и неся возмездие. Пока он работал, детей в доме не могло быть слышно, иначе он как смерч вылетал из своего кабинета в затасканном, порыжевшем от времени халате и на головы виновников неминуемо обрушивалось наказание.
Правда, у этого, теперь далекого им, человека случались проблески благодушия: по воскресеньям, когда детям следовало быть в церкви, он мог позволить им нести его принадлежности для гольфа. Им были доступны и другие вольности, которым могли бы позавидовать дети более чопорных родителей: предоставленные самим себе, они носились по окрестностям и самостоятельно путешествовали на каникулах. Они отличались в стрельбе (Мэри даже сфотографировалась вместе с членами стрелкового клуба), они отличались в крикете и особенно выделялись среди сверстников в тот самый день летних каникул, когда им впервые разрешали бегать босиком.
При всей приветливости в отношениях со взрослыми, для детей он был отцом грозным и непредсказуемым. Даже когда он ничего не говорил, был у него один такой особый взгляд. Однажды Мэри в той же комнате, где отец читал «Таймс», стала беззаботно обсуждать плодовитость кроликов. И тут из-за края газеты появился один-единственный глаз, глаз — и больше ничего, но Мэри тотчас смолкла, застыла с открытым ртом, сознавая, что виновата, но не понимая, в чем.
Этот «взгляд», конечно, действовал и на людей повзрослее. И человек, который в 1903 году трудился над «Возвращением Шерлока Холмса», был уже не тем человеком, который в 1892 году создавал «Приключения», позволяя Мэри ползать по своему рабочему столу и не обращая внимания на вспышки магния.
Но первые четыре рассказа о Холмсе в новой, как он это называл, манере его удовлетворили. «У меня три попадания в самое яблочко и одно — в молоко, — решил он, не слишком довольный „Одинокой велосипедисткой“. — Мне не нужна помощь в писании. Писать легко. Вот сюжеты меня убивают. Мне нужно с кем-нибудь обсуждать сюжеты. Подойдут ли они Холмсу?»
Показались ли сюжеты подходящими или нет, когда в октябре 1903 года «Пустой дом» появился в «Стрэнде», — вопрос исторический.
«Таких сцен, как у железнодорожных книжных киосков, — писала одна дама, живо их запомнившая, — мне не приходилось видеть ни на одной распродаже. Мой муж, выпив, любил читать мне куски из „Дуэта“, но здесь — ничего подобного. Холмс был другим»..
«Как мы и предвидели, — бушевала „Вестминстер-газетт“, — падение со скалы не убило Холмса. На самом деле он вовсе ниоткуда не падал. Он вскарабкался по другому склону скалы, чтобы убежать от своих врагов, и неблагодарно оставил бедного Уотсона в полном неведении. Нам это показалось натянутым. Но все равно, стоит ли жаловаться?»
«Ба! — иронизировала „Академия и литература“ по поводу выходящего почти в то же самое время Собрания сочинений Конан Дойла, — ведь его любят вовсе не за то, что он создал этого сверхплута, этого иллюзиониста из „Иджипшен-холла“[27]! Дети наших детей будут обсуждать вопрос, был ли Холмс героем солярного мифа. Дайте нам „Белый отряд“, дайте нам „Родни Стоуна“! Он слишком крупен для иных вещей».
«Сэр! — писал создатель Холмса, — могу ли я высказать сердечную благодарность за Ваше замечание?»
Но эти двое — критик и автор — были в меньшинстве. Издательство Ньюнеса не успевало выпускать требуемое количество экземпляров. На Саутгемптон-стрит выстраивались очереди, каких и по сей день не увидишь ни в хлебных, ни в зрелищных местах. «Бах!» — раздался выстрел духового ружья в пустом доме, звякнуло стекло, полковник Себастьян Моран, убийца Рональда Адера, бьется в объятиях полицейских, и восходит заря новой эры, когда Холмс возвращается в дом напротив — Бейкер-стрит, 2216.
Современная легенда — будто читатели обнаруживают постепенный спад способностей Холмса — не подтверждается ни отзывами прессы, ни перепиской автора. И вряд ли здравомыслящий человек станет доверять ей сегодня. Нужно быть очень осторожным с подобными обобщениями, памятуя, что и рука мастера не всегда тверда. Если, к примеру, «Приключения» достигают таких высот, как «Человек с рассеченной губой», то они же опускаются и до «Знатного холостяка». В «Записках» всякий еще не окончательно окаменевший человек не может не восхищаться «Серебряным» или «Обрядом дома Месгрейвов», но, чтобы высоко ценить «Глорию Скотт» или «Желтое лицо», нужно быть уж очень рьяным поклонником Холмса.
Впрочем, автор всего перечисленного и не стал бы спорить. Почувствовав, что его рука не потеряла своей силы, он мог спокойно заняться другими проблемами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});