Читать интересную книгу Когда исчезает страх - Петр Капица

В субботу с помощью вестового и шофера, они по льду подтянули все сооружение к разводью и столкнули его. Плот на воде держался хорошо. Отослав машину, Труфелев с инженером поужинали, забрались на плот, выбеленными жердями вывели его на середину разводья, выкурили по последней папиросе, заползли в шалаш и, притаясь, стали ждать.

На рассвете над ними пролетел небольшой косяк гусей. Затем послышались удивительные звуки: словно в вышине нежно и тонко заиграли трубы. Это была жемчужная цепочка лебедей, позолоченная первыми лучами еще невидимого, поднимающегося солнца. От этой красоты захватило дух.

Лебеди, словно приглядываясь, сделали круг над озером, но не опустились на него, а полетели дальше.

Комдив с инженером сидели еще не менее часа, боясь закурить и размяться. Внезапно из-за сопки вылетела шумная стая лебедей. Перекликаясь резкими голосами, похожими на лязг металла, они пронеслись так низко над шалашом, что видны были их черные лапищи, прижатые к бокам. Хотелось вскочить и ударить из двух стволов влет. Охотники все же сдержались: нет, лучше выждать!

Полетав над озером, лебеди стали грузно садиться, но на изрядном расстоянии от плота. Отряхиваясь, они вытягивали шеи и к чему-то все прислушивались. Потом успокоились: начали плескаться, играя, взлетать и так плюхаться в разводье, что брызги летели вверх.

«Эх, хоть бы парочка подплыла!» — ощущая зуд в руках, думали охотники.

Лебеди, чуя недоброе, первое время не решались приблизиться к плоту. Однако мало-помалу они начали привыкать к этой спокойно покачивавшейся льдине с вычурным сугробом-шалашом и стали выплывать на середину. Их гордо выгнутые шеи казались белей снега.

Труфелев уже начал приглядываться, какого же лебедя выбрать для безошибочного выстрела, как заметил, что некоторые птицы опять обеспокоенно заворочали головами, словно прислушиваясь к чему-то. Послышался резкий гик вожака. Настороженная стая мгновенно взорвала тишину мощными взмахами крыльев. Бурно взлетев, лебеди шарахнулись в сторону.

Над озером с ревом и свистом пронеслись два лобастых истребителя. Сделав крутой разворот, пилоты, любопытствуя, один за другим пронеслись над шалашом так низко, что от горячего вихря плот закачался, рождая волны.

— Эт-то… это же хулиганство! — заикаясь от возмущения, выкрикнул инженер.

Взбешенный Труфелев, потрясая кулаками, тоже принялся честить пилотов, угрожая им самыми страшными карами. А те, — конечно, не слыша его, — продолжали забавляться: то мчались навстречу друг дружке, — вот-вот столкнутся, — и мгновенно взмывали вверх, то гонялись, словно играя в прятки, делая каскаду фигур, прячась за сопки и вновь взлетали свечой…

— Что выделывают, подлецы! Что делают, мерзавцы! — невольно ругался генерал. — Ведь разобьются, угробят машины. Ну, погоди, они узнают меня!

Вернувшись домой с пустым ягдташем, Труфелев в тот же вечер разыскал по телефону подполковника Филаретова и потребовал выяснить, кто безобразничал утром над озерами. Командир полка, видимо стремясь угодить разъяренному начальству, отправил резвившихся летчиков на гауптвахту и приказал отстранить их от полетов. Ох уж эти услужливые аккуратисты!

— Удивительное дело! Нарушители противника колотят, а примерные не умеют вовремя взлететь и врага ищут не там, где он ходит, — язвительно заметил Труфелев. — Все шиворот-навыворот!

— Посты наблюдения подтверждают только одного «юнкерса», второго оспаривают зенитчики.

— Где сейчас эти лейтенанты? — поинтересовался генерал.

— Под домашним арестом. Видно, суда им теперь не избежать.

— А вы не торопитесь, еще не известно, кого надо под суд отдавать. Вызовите их обоих.

Подполковник распорядился привести проштрафившихся пилотов и продолжал докладывать. Тут выяснилось, что потери могли быть более тяжелыми, если бы все «юнкерсы» бомбили прицельно. Многие из них без пикирования беспорядочно сбросили груз.

— Кто же, по-вашему, навел на них панику?

Подполковник вдруг понял, что дело может обернуться в пользу недисциплинированных лейтенантов, поэтому он ответил:

— Если быть объективным, то нужно сказать… несмотря на численное превосходство противника в воздухе, лейтенанты Ширвис и Кочеванов ворвались в строй бомбардировщиков и подожгли ведущего. Он упал в болото…

Это еще больше повысило интерес к молодым истребителям. Когда они появились, рослые, загорелые, и четко доложили о себе, комдив, как бы удивляясь, сказал:

— С виду летчики как летчики, а, говорят, бесчинствуете: никого и ничего не признаёте?

— Разрешите доложить, — в один голос обратились лейтенанты.

— Докладывайте. Вот вы, — кивнул генерал в сторону Ширвиса, показавшегося ему более отчаянным. — Почему нарушаете дисциплину?

— Мы понимаем: обстоятельства складываются не в нашу пользу, — смело заговорил лейтенант. — Преднамеренно дисциплины не нарушали. Все вышло само собой. Когда мы еще учились в летной школе, нам твердили: «Больше тренируйтесь, летчик-истребитель обязан чувствовать машину». Мы прибыли на север, налетав по двести часов. А здесь опять начались ученические полеты по кругу. По-настоящему мы тренировались только когда уходили в зону. Но в мае кто-то на нас донес…

— Не кто-то, а я лично видел ваши художества, — сердито вставил генерал. — Теперь вы докладывайте, — повернулся он к Кочеванову. — Только без фокусов.

— Есть без фокусов! — механически повторил Кирилл. — Когда нас отстранили от полетов и обкатанные машины передали другим, мы, конечно, сильно переживали и внутренне были убеждены, что с нами поступили несправедливо. В то же время понимали — без дисциплины нельзя. А тут война, люди дерутся, а мы на земле загораем. Просимся хоть на «чайки», хоть на «ПО-2» — не дают. Только заместитель командира эскадрильи капитан Шворобей позволял посидеть в кабине, чтобы не забыли, где что находится.

— Ближе к делу, — прервал его Труфелев.

— Есть к делу. В общем, после первого налета на наш аэродром приземлились командир эскадрильи и его заместитель. Их обоих сразу вызвали на КП. Капитан Шворобей приказал нам заправить и поставить машины на место. Мы в точности все выполнили и только запустили моторы, чтобы отвести «ишачков» к капонирам, как Пушок поджал хвост и кинулся под бревна. Видим: зенитки бьют, с запада «юнкерсы» идут. Что делать? Не оставлять же самолеты посреди поля? Решили подняться в воздух.

— А вам известно, что во время бомбежки взлетать нельзя, может воздушной волной опрокинуть?

— Известно. Но риск был оправдан. Самолеты больше бы пострадали на земле. А мы быстро набрали высоту и даже смогли напасть. Надо же было кому-нибудь защищать аэродром?

— В этом вы правы. Но своевольничать вам никто не позволит.

— Мы действовали, сообразуясь с обстоятельствами. Теперь война.

— Что же прикажете с вами делать? — уставясь на лейтенанта, спросил генерал.

Кочеванов видел: старый летчик сочувствует ему. И он, осмелев, попросил:

— Прикажите назначить нас в дежурное звено. Обе машины целы.

Смелый, рассудительный лейтенант понравился и майору Чубанову.

— Разрешите мне в их деле разобраться? — обратился он к генералу.

— Прошу… действуйте. Буду очень признателен, если к вам присоединится начальник политотдела полковой комиссар Сучков. Воспитание летчиков — сфера его деятельности.

Генералу хотелось избавиться от лишних свидетелей и поговорить с командиром смешанного полка с глазу на глаз.

Глава шестая

Полковой комиссар Сучков и майор Чубанов понимали, что молодых лейтенантов за нарушение приказа не трудно отдать под суд. Но стоит ли так поступать? Разумным ли будет это решение? Среди летчиков полка ходили слухи, что якобы у немецких самолетов так хороши моторы, что ни «мессершмиттов», ни «юнкерсов» невозможно догнать, а если догонишь — не собьешь: очень прочная броня. И вдруг пилотов, которые на глазах у всех делом опровергли вздорные разговоры, наказывают. Да и так ли виноваты Кочеванов с Ширвисом, что их непременно надо судить?

— Хорошо бы поговорить с их товарищами по эскадрилье, — предложил майор Чубанов.

Полковой комиссар не возражал. Решили первым вызвать командира — капитана Лобысевича.

— Он человек в летах, — сказал Сучков. — Скучноватый, правда, но серьезный. Настроения летчиков знает.

Капитан Лобысевич явился с толстой папкой под мышкой. Неловко щелкнув каблуками, он вытянулся и, широко раскрыв узкий, словно прорезанный стамеской рот, доложил, что прибыл с личными делами эскадрильи.

На вид ему было около сорока лет. Невысокий, тощий, с удивительно унылым и постным лицом, он походил не на летчика, а, скорее, на канцеляриста. Вся его угловатая фигура, мешковатая форма, свежий подворотничок, яркой полоской выделявшийся на жилистой и сильно загоревшей шее, прилизанные височки как бы говорили, что он человек аккуратный, деловой, уважающий порядок.