Читать интересную книгу Удар отложенной смерти - Инна Тронина

– Зла не хватает! – Филипп разорвал пачку «Мальборо», угостил Андрея. – Я. исключительно по твоей просьбе, спас жизнь менту, который меня хочет упечь. Эту бы мазюку за кордон загнать – вмиг намного богаче станешь! Там тоже ни у кого такой нет.

Филипп чиркнул зажигалкой, и Андрей, усевшись на бортик ванны, закурил.

– Вот и Сашок интересуется. Говорит мне: «Андрей, ты из каких средств платил? Это же безумно дорогая мазь!» знаешь, он, действительно, если зациклится, ни на какой кобыле его не объедешь. Но это всё – бравада. А так Сашок, чёрт побери, отличный парень! Интеллект высочайший у него, и музыкальные способности на уровне. Моя мать ценит его игру очень высоко. А ей угодить невозможно; она сама классная пианистка. К тому же Сашок знает пять или шесть языков – в разной, конечно, степени. Но английский – определённо в совершенстве…

– Да ты просто путаешь интеллектуала с образованцем! Ещё бы он английского не знал – в такой-то семье! Ему бы в Лисаковске, в мазанке родиться, провести ранние годы среди уголовников – поглядел бы я тогда на него. Ходят слухи, что ему даже по чистописанию репетитора нанимали. Это уж совсем слабоумным надо быть, чтобы к мозгам ничего не пристало… – Готтхильф погасил свет в ванной и зажёг на кухне. – Сейчас отбивные подогрею, а к ним чайку не мешало бы. У меня китайский – самый лучший сорт. Да. Андрей, я ведь здесь последние дни живу, так что больше не приезжай. У меня потому и кавардак такой. – Филипп наполнил чайник из-под крана, поставил его на газ. – Домик купил – неплохой, кстати. Только надо ванную пристроить с кочегаркой, но я за лето с этим управлюсь. Заканчиваю вещи перевозить…

Андрей сидел за столом на кухне, слушал Филиппа, а сам думал о Василии. Он хотел позвонить с больницу и узнать, как там дела, но в это время засвистел чайник. Филипп в ванной стучал крышкой короба для грязного белья – прятал туда рубашку и куртку ночного гостя.

– Где твоя заварка? – Андрей выключил чайник и выглянул в прихожую – Я всё сделаю. Ночевать оставишь? Я жену предупредил, что до утра уехал.

– Да конечно, чего там! Я тебе раскладушку поставлю в маленькой комнате. Как дочка-то?

– В порядке, не сглазить бы! Уже видно, что вся в меня. – Озирский всё-таки не вытерпел. – Обстановочка у тебя, Обер, шикарная! – Он постучал костяшками пальцев по дверце шведского холодильника. – Гарнитур египетский в гостиной?

– Да. А в маленькой комнате – немецкий. Знаменитый «Кабинет доктора Фауста». Там же стоит и средневековая реторта. Ей пятьсот лет, но ещё прекрасно видно клеймо мастера.

– Ого! И давно она у тебя? – Озирский даже привстал с табуретки. – Покажи, а?

– Пойдём, посмотришь. Она у меня с апреля прошлого года – на день рождения подарили. Ценность такая, что сложно выразить её в деньгах. Да я и не продам её никому.

– Обер, я хочу эту реторту потрогать! – капризно и вместе с тем смешливо сказал Озирский.

Он уже направился к маленькой комнате, но тут позвонили в дверь. Андрей окаменел у косяка, сжался, как пружина. Глаза его ярко вспыхнули, а губы вытянулись в прямую тонкую линию.

– Это… твои? – Он говорил тихо, но внятно. – Ты кого-то ждал?

– Нет, иначе предупредил бы. – Филипп скрипнул зубами. – Похоже, кто-то из наших. Пронюхали, козлы… Что делать будем?

– Иди, открывай! Быстро! За меня не беспокойся. Только за собой следи, не вытягивай лицо. Скажи, что в ванной или в уборной сидел…

Филипп не понимал, как они с Андреем умудрились так лопухнуться. Надо бы взять из ящика стола пистолет, сунуть в карман халата – для верности. Они могут и с порога огонь открыть, если о чём-то узнали. Но времени уже нет «волыну» доставать. И так слишком долго за дверью ждут. Свет в окне они видели, но это ещё ничего не значит. А остальное ещё доказать надо…

Филипп подошёл к звери, зевнул и спросил:

– Кого чёрт несёт?

– Семёна Ильича! – раздался за дверью бодрый голос.

– У вас что, бессонница? За лекарством приехали? – Готтхильф загремел запорами. – Что-то раньше вы в три часа ночи визиты не наносили. По крайней мере, мне…

Уссер вошёл в прихожую, осмотрелся, протянул руку. Обер нехотя пожал её и выжидательно посмотрел на нового гостя.

– В чём дело? Что произошло?

– Доброй ночи, Филипп! – Уссер, игнорируя злость хозяина, весь светился улыбкой.

Готтхильф уловил на лестнице движение – там, конечно, торчали Сенины амбалы. Теперь его за рупь двадцать точно не возьмёшь. Если только дверь в квартиру захлопнуть и в ментовку позвонить; но это уже верный провал…

– Приветствую вас, – сухо сказал Обер. – Вешайте куртку сюда, Семён. Но почему так спешно, могу я узнать? До утра нельзя было отложить?

А пистолет всё-таки нужно было вытащить из ящика стола. Дурак ты, Обер, и всё. Стареешь, волчина! Был бы хоть какой-то манёвр, потому что Уссер может обнаружить здесь Андрея. И тогда придётся мочить одессита. Последнее время вообще везёт, как утопленнику…

– У меня дело очень важное. Иначе никогда не решился бы вас побеспокоить. – Семён Ильич вошёл в большую комнату. – У вас тоже бессонница, Филипп? А я-то думал, вам она не страшна – травы помогут. Поганая штука, одолевает, когда все нервы на пределе. Свет у вас давно горит в окнах, правильно? Всё-таки нельзя так пренебрежительно к себе относиться. Ваша жизнь всем нам дорога – помните об этом. В квартире никого нет?

– Никого. Я же оргии не устраиваю, и романтические ночи – тоже. И об этом прекрасно знаете. Что ж это вы за моими окнами наблюдали, как влюблённый романтик? – Филипп повторил тот же довод, что приводил и Андрею. Заодно напомнил и тем, и другим, что подсовывать ему проституток бесполезно. – Простите, а что всё-таки случилось такого, что вы из Стрельны приехали сюда?

Готтхильф дёрнул плечами, словно им было тесно в алом бархатном халате.

Уссер успокоительно похлопал его по руке.

– Не волнуйтесь, дорогой мой, только не волнуйтесь! Я давно хотел глянуть, как вы живёте. Такой умный, даже гениальный человек обязательно должен отличаться от нас, грешных. Отшельник всегда привлекает внимание толпы. Переезжаете, я слышал?

– Да, в Песочный. И приглашаю вас на новоселье. Вместе с Норой и Златой. Точную дату сообщу попозже. – Обер говорил сквозь зубы и зверел всё больше. Но Уссер этого вроде бы и не замечал.

– Премного благодарен! Обязательно буду. – Уссер включил свет в ванной, намылил руки над раковиной.

Филипп в этот момент убедился, что ему по-прежнему везёт. Он догадался убрать одежду Озирского, хотя тогда даже не подозревал о том, что случится вскоре. За свою выдать рубашку и особенно куртку было никак нельзя – фирменный «прикид» капитана знали все «деловые». К тому же, на одежде пятна крови, и Уссер непременно обратил бы на них внимание.

Тем временем Семён, похохатывая, рассыпая прибаутки, зашёл в туалет и похвалил кафель, выполненный под голландские изразцы. А сам, словно бы между делом, приоткрыл дверь стенного шкафа, расположенного за югославским унитазом. Весь хозяйственный инвентарь, хранившийся там не сегодняшнего дня, Обер увёз в Песочный. Шкаф оказался пустым, что. Надо сказать, немало удивило ночного гостя.

– Очень симпатичная хата, – журчал тем временем Уссер, но глаза его не улыбались. – Прицениться нельзя?

– Я поговорю с хозяином – он как раз состоятельного жильца ищет, – неохотно пообещал Филипп. – Но вообще-то странно. Вы ведь прекрасно знали, что я уезжаю, но интереса к квартире тогда не проявляли. Хватит водить меня за нос, Семён. Я вижу, что пришли вы не насчёт обмена. Не мы ли с вами знакомы пятнадцать лет, а потому научились понимать друг друга? Рассказывайте скорее – я спать хочу.

Филипп говорил резко, раздражённо, но под маской знающего себе цену человека скрывал ужас. Уссер как раз направился на кухню, всё извиняясь и извиняясь. Он через слово обещал вот-вот поведать жуткую тайну, а сам определённо занимался поисками. В этом Обер ошибиться не мог.

Люди Уссера на лестнице, за дверью. И Филипп даже слышал, как с Московского проспекта в тишине заезжала машина, а сам трепался с Озирским про средневековую колбу. Надо было обратить внимание – глухая ночь, только что прошла гроза, и вряд ли много народу потянет на улицу. Но, с другой стороны, на каждый чих не наздравствуешься, иначе можно стать параноиком. К тому же в обществе Озирского самый прожжённый циник становился восторженным идиотом. Сладострастная он отрава…

Уссер вошёл на кухню, пошлёпал губами. Потом повернулся вокруг своей оси, явно соображая, где же тут можно спрятать человека. На столе сиротливо стояла чашка Готтхильфа, а в пепельнице лежали только его окурки. Куда-то пропали и принесённые Андреем оба мотоциклетных шлема, которые он оставил в прихожей.

– Ну ладно, Семён, раз пришли в гости, выпейте что-нибудь! – предложил Филипп, не выходя из образа внезапно потревоженного приличного обывателя.