Низко пригнувшись, турецкий командир свернул на повороте. Не возникло ни единого препятствия, ни единой заминки в точном исполнении плана. Теперь его отряд увеличился на несколько сотен солдат с факелами в руках, вооруженных саблями и пиками, луками и мушкетами. Ничто их не остановит. Командир ощущал силу стоявших позади людей, их давление. Через несколько минут они рассредоточатся по улицам Биргу, предавая смерти как рыцарей, так и мирных жителей, бросая зажженные головни в пороховые склады. Немногим выпадал шанс перехитрить столь коварного и грозного врага, как орден святого Иоанна. Как способна меняться судьба по воле случая, вине шпиона и приказу Мустафы-паши!
Или же по броску керамической сферы, приземлившейся у ног янычара. Едва турок открыл рот, чтобы выкрикнуть предупреждение, как горшочек взорвался, пламя обожгло лицо сарацина, а клубы густого едкого дыма стали заполнять помещение. Ослепленные солдаты не могли сориентироваться. Одни двинулись вперед, другие попятились назад, гул голосов нарастал вместе с опасениями. Они угодили в ловушку. За завесой дыма часть стены обрушилась, и в проломе показалось широкое дуло пушки. В замешательстве турки ничего не замечали. Орудие было нацелено прямо, цели неподвижны, а картечь выбрана. Грянул выстрел.
— Кровавая работенка, Кристиан Гарди.
— Не хуже, чем всегда, мавр. — Гарди прищурился от солнечного света. — И к тому же небольшая цена за доказательство твоей невиновности и верности нашему делу.
— Незримый враг будет иного мнения. Мы с тобой на мушке.
— Это к лучшему. Он один, а нас много. Вскоре он перестарается и оступится.
— Если ему удастся придумать новые хитрости, какие мы уже наблюдали, вероятно, первыми можем оступиться мы.
— Сегодня мы превзошли его. И превзойдем вновь.
— Одной стычкой все не кончится. Не ослабляй бдительности, Кристиан Гарди.
Позади кто-то откашлялся, и из тоннеля возник Анри — глаза его слезились, а кольчуга была забрызгана кровью. За ним из тоннеля потянулись струйки дыма. С горсткой лучших солдат он отбил нападение, затем контратаковал и в итоге сокрушил тайно проникшего в крепость врага. Состоялась не столько тяжелая битва, сколько тренировка в избиении людей. Все, что не сумели докончить пушка, мечи и набитые шрапнелью взрывчатые горшочки, завершили паника и удушье. Сточные воды окрасились алым.
Анри снял латные рукавицы и размял затекшие в сражении пальцы.
— Я провел дни свои за книгами в поисках проблесков рая. Ты же, Кристиан, показал мне картины ада.
— Одни лишь книги не научат тебя оставаться в живых, брат мой.
— Я не научусь человечности, ступая по колено в крови. Война сближает нас всех.
— Именно это ремесло я и избрал.
— А ты, мавр?
Мавр наслаждался свободой и стоял, пристально глядя на небо.
— Быть может, две цивилизации, что основаны на законе и знании, а ныне ссорятся в подземных темницах, все же сумеют жить в мире и согласии.
— Даже агнец может возлежать со львом.
— На войне им обоим придется стать львами.
Говорил великий магистр. В сопровождении пажа он сошел вниз по лестничному пролету с высокой стены Сент-Анджело и остановился взглянуть на последствия подземного сражения. Глаза его не упускали ни одной мелочи. Воины поклонились, понимая, что их поступок можно было счесть либо неподчинением приказам, либо инициативным шагом, насчет чего окончательное решение оставалось за Ла Валеттом. Они также заметили, что магистр оперся на меч сильнее обычного.
— У вас нюх на врагов, месье Гарди.
— Солдатское чутье, ваша светлость.
— Как оказалось, острое. Однако вы скрыли от меня угрозу, не предупредив ни единого члена военного совета, ни бейлифа Сент-Анджело.
— Я не хотел тревожить вас обычными подозрениями, сир.
— Которых оказалось достаточно, чтобы поднять ваших людей и развернуть здесь оборону?
— Они привыкли к моим причудам, сир.
— Я удивлен, что они еще не устали от них. А ты, мавр? Ты тоже замешан?
— Мои опасения послужили причиной для приготовлений, Жан Паризо.
— И вправду разношерстная компания. — Ла Валетт обвел взглядом собравшихся. — Мавр, мой племянник и наемник со своим отрядом. Много ли убитых?
— Несколько сотен вражеских воинов, сир. Большинство из числа галерных рабов.
— Хорошо, что у нас нет галер, на которых они могли бы грести, а также удачно, что вы сократили количество голодных ртов.
Анри прочистил горло.
— Вы не сердитесь, сир?
— Я уступаю вашему рвению, Анри.
Магистр не удостоил их улыбки, но его суровая строгость рассеялась, а ледяная отчужденность сменилась прохладной сдержанностью. Это походило на своего рода благословение. Гарди заметил блеск в глазах Ла Валетта. Он означал изумленную снисходительность, ту же искаженную доброжелательность, которую магистр всегда демонстрировал. Они получили прощение. События еще могут пойти по их плану, если только Ла Валетту удастся выжить и избежать ядовитых когтей предателя.
— Враг хитрит и изворачивается, ваша светлость.
— Пока нам удавалось разгадать его замыслы, месье Гарди. Как при обороне палисада, так и в подземелье. Кто знает, что еще на уме у сарацин?..
«Ваша гибель», — подумал Кристиан.
— Какой бы вызов они ни бросили, мы его примем, сир.
— Вижу. Но турки учатся на своих ошибках. Они будут наносить редкие удары, ослаблять нас и крушить ядрами с безопасного расстояния, пока мы не начнем ползать в пыли.
— Терпение турок иссякнет.
— И тогда они направят сюда все войска и все адские боевые машины. — На мгновение Ла Валетт словно заглянул куда-то далеко, в глубины собственной души. — Возможно, твой совет верен, Анри. Я перенесу ставку в сердце Биргу.
— Народ будет только рад, сир.
— Так и быть. Готовьтесь, господа. Впереди у нас еще много дел.
Великий магистр и паж удалились. Нечто в поступи Ла Валетта напоминало походку старца, указывая на скрываемую боль. Мышьяк делал свое черное дело. Гарди поймал взгляды Анри и мавра. Без доказательств они были обычными паникерами, которые искали призрака и могли быть либо осмеяны, либо взяты под стражу. В этих обстоятельствах сам разговор об измене мог быть расценен как измена.
— Ты слышал своего дядю, Анри. Он перебирается в Биргу. Это продлит его жизнь и наши поиски.
— Или время истечет для одного и другого.
Приор Гарза молился и истекал кровью. Он бичевал себя изо всех сил, бормоча фразы по-латыни и вздрагивая от боли и удовольствия при каждом ударе узловатого хлыста. Зрелище было не из приятных и не предназначалось для глаз посторонних, ибо самобичевание считалось весьма интимным занятием. Веревка резанула, открылся новый рубец. Таково искупление, возможность испытать страдания самого Христа, изгнать нечестивые помыслы, высечь бренную плоть и предаться духовному.