Виталий МЕЛИК-КАРАМОВ ИГРА БЕЗ ВАРИАНТОВ
Моя встреча с 59-летним Виктором Львовичем Корчным произошла почти случайно — на международном турнире в испанском городе Мурсия в июне 1990 года...
Корчной начал турнир хорошо. Два с половиной очка в трех турах. Зная о его вспыльчивом характере, я ходил вокруг него, но подойти не решался. Любопытство победило, да и потом, если бы он меня и прогнал, кто бы видел мой позор? А тут мы оказались на обеде по соседству — и я рискнул. «Я советским журналистам интервью не даю»,— первое, что мне заявил Виктор Корчной. «Хотя нет,— подумав, добавил он,— я недавно разговаривал с одним эстонцем. Его как прикажете считать?» «Мы еще сами не разобрались,— неуклюже увернулся я, но я не прошу интервью, мне бы хотелось просто поговорить с вами...»
Надо быть более чем наивным человеком, чтобы поверить в подобное. И, конечно, Корчной понимал меня. Тем не менее он сказал: «Пятнадцать минут после турнира вас устроят?»
Что заставило непреклонного Корчного уступить? В своей книге «Безлимитный поединок» Гарри Каспаров пишет, что, возможно, из-за того, что по малолетству он не принял участия в общем поношении Корчного (было бы странно, если бы письмо в газету подписывал в числе наших ведущих гроссмейстеров и 13-летний кандидат в мастера из Баку), точнее, его не включили автоматически в набираемый хор, в котором, безусловно, были и солисты-добровольцы, отношения с гроссмейстером-изгоем у него складывались приличные. В конце концов Корчной согласился переиграть с Каспаровым матч, в котором ему уже засчитали победу.
И хотя я постарше Каспарова и пару гадостей про «претендента» успел бы и опубликовать, но не сделал этого. Впрочем, вряд ли Корчной подозревал о моем прошлом скромном диссидентстве в советской спортивной прессе. Должно быть, меняются времена, а с ними, наверно, становятся мягче и «железные» люди.
...В конце беседы, которая действительно состоялась после турнира (правда, пять дней я заговорщически улыбался Виктору Львовичу, тем самым напоминая, что не забыл про его обещание), но продолжалась, к счастью, несколько дольше, я сказал, что если сумею опубликовать наш разговор, то вырезку обязательно пришлю. «Зачем,— поднял брови и передернул плечами Корчной,— я прессу о себе не собираю».
Расшифровывая магнитофонную ленту, я на другой стороне кассеты наткнулся на выступление Каспарова в МАИ, причем включился в тот момент, когда он отвечал на вопрос о Корчном. Я понимаю, что подобное невероятное совпадение может подорвать доверие к автору, но удержаться не в силах. Считайте высказывание Каспарова эпиграфом к предстоящей беседе.
Итак, чемпион мира о Викторе Корчном: «Это незаурядный шахматист, большой талант с совершенно невероятными бойцовскими качествами, которые позволяют ему почти в 60 лет показывать высокие результаты, хотя стабильности прежней уже нет. Что касается его человеческих качеств, то мне трудно о них судить. Но за те семь лет, что я его знаю, наши отношения всегда были уважительные. Корчной человек эмоциональный, зажигающийся.
Что я думаю насчет тех конфликтов в Багио и Мерано, которые привлекли внимание к Корчному? Он вел себя в них как обычный человек. Он, естественно, был возмущен, что на него в матчах на первенство мира обрушили мощь государственной машины и делали это не таясь. Второй матч с Карповым, я считаю, к шахматам вообще отношения не имеет. Хотя, скажу откровенно, я не думаю, что Корчной мог победить. Карпов в то время играл сильнее. Но во многом влияла и обстановка, созданная теми же людьми, которые сделали все, чтобы Корчной покинул страну. Теми людьми, которые создали ту нетерпимую обстановку в шахматах, которая существовала еще до недавнего времени.
Повторю, все его поступки были человечны, хотя порой и несдержанны. Иными словами, он по-человечески реагировал на акции, которые человеческими не назовешь. Он не мог понять, что шахматы живут в тех же измерениях, что и вся страна, даже если матч проходит за рубежом».
Виктор Львович, начну с традиционного вопроса советских журналистов к бывшим соотечественникам: входит ли в ваши планы побывать в СССР?
Это не исключено, хотя иностранцы, которые недавно были в Советском Союзе, рассказывают ужасы о нем. Ничего, говорят, в стране не работает. Я понял так: все, что делалось в стране, делалось по некоему военному принципу, а не для пользы населения... Военный принцип в общем-то понятен — врагу насолить. В этом случае уже не до того, чтобы дать своим согражданам нормальные условия для жизни.
Существует ли такое чувство, как ностальгия, или его придумали слабые люди?
Видите ли, когда человек уезжает, он, как правило, плохо знает язык, у него нет на новом месте друзей, не на кого там опереться. В конце концов, если он немолодой человек, если он привык к определенным условиям, которые, естественно, потерял, то ему приходится привыкать к новым — наверное, это и называется ностальгией.
Что касается меня, то все было по-другому. Я прожил инкубационный период именно в Советском Союзе, когда от меня все отвернулись. Мне хорошо постарались показать, что это не моя земля. Я уже не чувствовал себя полноценным гражданином страны, а друзья, которые у меня были, если можно этих людей так назвать, они все отвернулись от м^ня. Таким образом, я ничего не оставил за собой и уезжая, принял решение никогда не возвращаться. В некотором смысле так человеку жить легче.
Что испытывает человек, когда его бесчестно, причем много лет подряд, скажем так, подвергают критике в его родной стране, а защититься он не может? Вырабатывается «броня», приучаешься не замечать клеветы?
Не знаю. Я делал то, что мог... Я выступал. Но я выступал на шахматные темы. Я рассказывал людям то, что не написано в газетах, и таким образом расширял их кругозор. В некотором роде, если хотите, я готовил их к перестройке, так как люди получали полную информацию. И только в тот момент, когда на мои шахматные выступления стали присылать инструкторов горкома партии критиковать меня по партийной линии, а я был членом партии, я понял: терпеть больше нельзя, я сделал все. что мог.
Фамилия Корчной в Союзе не забыта. И хотя о вас несколько лет писали только в черных тонах, а затем старались вовсе не вспоминать, мне кажется, что если не для большинства, то для многих она непонятно отчего, а может быть, по диалектическому закону «отрицания отрицания», хранится в памяти скорее со знаком плюс, чем минус. Может, у вас есть какой-то другой ответ на этот вопрос?
Мой претендентский матч с Карповым в Москве, в 1974 году, транслировался по Центральному телевидению — это способствовало моей популярности во всей стране. Возможно и то, что я владел и владею «словом», а ведь сотни и тысячи людей слушали мое «слово», которое отличалось от других, и это, наверно, способствовало моей популярности... Я тоже помогал развитию живой мысли в стране, а тогда, когда этой мысли не стало, показал пример, что пора уезжать из этой страны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});