них только тлеющий уголек, иногда, правда, вспыхивающий ярко, по-прежнему непокорно… Да еще как ярко вспыхивающий!
Но не это все было чудно́ сегодня в матери Варваре; чудно́ было другое — рядом с ней, тоже на чурбаке, сидел глубокий старик, с резным посохом между ног, в широком плаще-накидке, наглухо застегнутом у ворота, в кирзовых сапогах, но самым замечательным была его голова — совершенно лысая, яйцевидной формы, с кустистыми седыми бровями и такой же седой длинной, в нисходящий клин, бородой. Когда Полина, звякнув калиткой, вошла во двор, он вскинул на нее внимательный, как будто даже насмешливый взгляд, а потом, как ни в чем не бывало, продолжил разговор с Варварой, которая, надо сказать, вообще не повела бровью на приход дочери. Верней, именно так — безразличием к ней — она и выразила свое неудовольствие, что вот пришла опять, начнет снова тянуть из старого дома в дурацкую квартиру… Поздоровавшись (старик кивнул головой), Полина не стала мешать разговору, взяла еще один чурбачок, присела рядом с ними; тут уже мать Варвара не могла больше делать вид, что не замечает Полину, кивнула старику в ее сторону:
— Это вот Полина. Младшая.
Старик еще раз внимательно взглянул на нее, насмешливость в его глазах сменилась то ли удивлением, то ли уважением — скорей всего, там было и то, и другое, но разговор с Варварой он не прервал, продолжал слушать ее и в такт словам изредка кивал головой. Тут, видно, Варвара — по мнению старика — сказала что-то не то, и он возразил:
— Нет, это ты не скажи, Варвара… Не цыган я, но и в вашей оседлой жизни ничего хорошего нет.
— Как это? — не поняла Варвара.
— Ну, прожила ты до старости здесь, проковырялась в земле, и завод, конечно, душу твою потряс изрядно, — теперь ты богатая, а? — И снова в глазах старика появилась насмешливость.
«Что за старик такой? — подумала Полина. — Откуда? Не припомню…»
— Богатая не богатая, а пожила — не жалуюсь. И тебе не завидую.
— Да уж мне только кулик на болоте завидует, — кряхтя, рассмеялся старик и взглянул на Полину, словно призывая и ее посмеяться.
— Был беспутным — и остался им, — махнула осерженно рукой Варвара.
— А ты как родилась умной — так умной и помрешь, так, а? — подмигнул старик Полине, призывая ее в свои союзники.
— Вот, полюбуйся на него, — обратилась к Полине и мать. — Знаешь, кто это?
— Да что-то не припомню. Сижу и думаю вот…
— А и думать не надо: это Клим Головня. Дожил — Клим Иванович уже, а все как был дурак, так им и тянет по жизни.
— В дураках-то легче, — вставил старик. — С умного — спрос большой, а с дурака — лишь бы жить не мешал.
— Во-во, — обрадованно закивала Варвара. — Лишь бы жить не мешал, а сами только под ногами и путаются…
— Это не мы, а умные у нас под ногами путаются.
«Клим Головня? Что еще за Клим Головня?» — никак не могла вспомнить Полина.
— Вот полюбуйся на него, — продолжала Варвара, снова обращаясь к Полине. — Как говорится: мели, Емеля, — твоя неделя. И угораздило же меня встретить его когда-то…
«Вот оно что!.. — наконец догадалась Полина. — Это же Зоин отец, кажется… Неужто и в самом деле?»
— Эх, Варвара, — тряхнул седой бородой старик. — Не ты одна такая рыбка на крючок попалась, — и даже подмигнул ей. — Живу я в Ревде, семь десятков скоро стукнет… То ли помру скоро, то ли, наоборот, в святые запишут, — дай, думаю, поезжу по местам, где когда-то молодым носило… Она вот не знает, наверное, нет, — показал он на Полину, — а работал я когда-то в «Уралдомнаремонте», весь Урал исколесил и везде по себе зарубку оставил… Можете верить старику, можете — нет, а оказалось у меня, как поездил-то я по Уралу, семеро детей. И каждый знать меня не знает: где мужики уже здоровые, где бабы, у всех давно дети свои, раздался, значит, род мой вширь да вглубь. А я, старик-то, для всех чужой. Не, вы не подумайте, что старый Клим тут жалуется. Наоборот. Чужой я всем, и мне мой род чужой — вот правда, и правда эта меня греет! Ты вот думаешь, Варвара, — он опять поглядел на нее насмешливым взглядом, — дочери тебе — родные, Полина вот, Зоя, это ты ошибаешься. Это только кажется так, потому что ты вырастила их, жила рядом с ними, а они — рядом с тобой. А на самом деле — все чужие друг другу. Обман у вас в глазах, один обман, скажу я вам!
«Вот так старичок…» — думала Полина.
— Ты не ро́стил сам-то — вот тебе и обман мерещится, — вдруг прежним своим, угольковым взглядом обожгла старика Варвара. — И не только не ро́стил, ты и не жил никогда, а жил бы — так понял, что для меня даже чурбак вот этот — и тот родной, а ты о живых людях тут разглагольствуешь…
— Обман, один обман… — будто и не слыша слов Варвары, повторял свое старик.
— А что тогда не обман? — поинтересовалась Полина. Любопытно все-таки узнать, что за философия такая у старика.
— А все обман. И ты — обман. И вот она — Варвара — обман. И я — обман. Хочешь, докажу? — И, не дожидаясь, что ответит Полина, спросил у нее: — Вот ты в городе живешь, царицей, в сырах-маслах катаешься, а мать твоя здесь, одна мается, тяжко небось, — так что с собой ее не возьмешь?
— Да я… — начала было Полина.
— А оттого, — наставительно и упрямо продолжал старик, — что не нужна она тебе. Не нужна — и все. Она тебя вырастила, на ноги поставила, пошла ты своей дорогой — и никто тебе уже не нужен. Никто.
— Ерунда какая-то, — отмахнулась Полина. — Да я ей сто раз предлагала: поехали жить со мной.
— Предлагать — это все обман. Мать-то ведь не едет? Потому и предлагаешь, что знаешь — не поедет она.
— Ну и ну, — покачала головой Полина.
— Ты Полину не задирай, — вступилась за нее Варвара. — Таких, как она, еще поискать надо по белу свету… — И, как бы сама себе удивляясь, продолжила: — Ну надо же, свалился на нашу голову! Ноль без палочки, а туда же — нас учить! Ох, Клим, терпит тебя земля — сама не знает, что делает… Да чтобы я отсюда уехала?! Эк хватил, пустая твоя душонка. Да мне там, в Свердловсках твоих, хоть горы золотые посули — не надо мне. Где родилась, там и помру, тебе этого не понять…
— Это все обман, обман… — даже с радостью какой-то (вот, мол, поймал Варвару на слове) повторял старик. — Полина твоя тут родилась — а ничего, спокойненько в городе живет. А Зоя? Та