— Да ну вас, Бэлл! — кричал, отбиваясь, доктор.
Но Бэлл продолжал изо всех сил растирать ему лицо.
— Слушайте, Бэлл! — вопил Клоубонни, у которого рот, нос и глаза были залеплены снегом. — Да вы с ума сошли! В чем дело?
— Дело в том, — ответил Бэлл, — что если у вас еще цел нос, то этим вы обязаны мне.
— Нос? — переспросил доктор, ощупывая лицо.
— Да, доктор, он у вас уже начинал отмерзать. Взглянул я на вас и вижу: ваш нос стал белый, как мел. Если бы я не тер его изо всех сил, вы наверняка бы потеряли это украшение; положим, оно не очень-то удобно во время полярного путешествия, но в жизни без него не обойдешься.
Действительно, еще несколько минут, и доктор отморозил бы себе нос. Однако благодаря энергичному растиранию Бэлла циркуляция крови была вовремя восстановлена, и нос был спасен.
— Благодарю вас, Бэлл, — сказал доктор. — Я не останусь у вас в долгу.
— Буду надеяться, доктор, — ответил плотник. — Дай бог, чтобы с нами не приключилось чего-нибудь похуже.
— Увы, Бэлл, — сказал доктор, — вы имеете в виду Симпсона! Бедный малый ужасно страдает!
— Вы боитесь за него? — с живостью спросил Гаттерас.
— Да, капитан, — ответил доктор.
— Чего же вы боитесь?
— Жестокой цинги. У него уже пухнут ноги и появляются язвы на деснах. Бедняга лежит под одеялами на санях полузамерзший, тряска каждый миг причиняет ему ужасную боль. Мне очень его жаль, но помочь я ничем не могу.
— Бедный Симпсон! — пробормотал Бэлл.
— Следовало бы нам остановиться на денек или на два, — сказал доктор.
— Остановиться! — вскричал Гаттерас. — Это в то время, когда жизнь восемнадцати человек зависит от нашего возвращения!
— Однако… — начал было доктор.
— Слушайте, доктор, и вы, Бэлл, у нас осталось продуктов всего на двадцать дней! Можно ли терять хоть минуту?
Доктор и Бэлл ничего не отвечали, и сани после короткой остановки тронулись дальше.
Вечером остановились у подошвы ледяного холма. Бэлл быстро вырубил в нем пещеру, где и приютились путешественники. Доктор всю ночь напролет не отходил от больного; цинга уже оказывала свое губительное действие, боли были ужасны, и с распухших губ больного то и дело срывались стоны.
— Ах, доктор, доктор!..
— Мужайтесь, друг мой! — утешал его Клоубонни.
— Конец мне приходит, чует мое сердце. Нет больше моих сил! Лучше уж умереть…
На эти безнадежные слова доктор отвечал неустанными заботами. Измученный за день, он ночью готовил для больного успокоительное питье. Но лимонный сок уже не действовал, а растирания не могли остановить течение болезни.
На следующий день несчастного уложили в сани, хотя он и умолял, чтоб его бросили в пещере, оставили одного, дали бы спокойно умереть. Затем отряд продолжал свой опасный путь, преодолевая все новые препятствия.
Морозный туман пронизывал путников до мозга костей; снег и крупа хлестали в лицо; они трудились, как вьючные животные, и были постоянно голодны.
Дэк, подобно своему хозяину, несмотря на усталость, вел себя молодцом. Неутомимый, всегда бодрый, он инстинктом находил самую удобную дорогу, и путешественники полагались на его удивительное чутье.
Утром 23 января стоял непроглядный мрак: было новолуние. Дэк побежал вперед. Несколько часов он не появлялся; Гаттерас начал было уже беспокоиться, тем более что на снегу виднелось множество медвежьих следов. Он не знал, что предпринять, как вдруг послышался звонкий лай.
Гаттерас подогнал собак и вскоре увидел своего верного пса на дне лощины.
Дэк стоял как вкопанный и громко лаял у подножия тура, сложенного из обледенелых глыб известняка.
— На этот раз, — сказал доктор, развязывая ремни лыж, — мы не ошиблись — перед нами настоящий тур!
— А нам-то что за дело? — возразил Гаттерас.
— Если это тур, Гаттерас, то там может находиться какой-нибудь важный для нас документ. Быть может, там спрятаны продукты. Из-за этого одного тур стоит тщательно исследовать.
— Но кто же из европейцев заходил сюда? — спросил Гаттерас, пожимая плечами.
— Если тут не было европейцев, — ответил доктор, — то разве эскимосы не могли устроить здесь тайник и оставить в нем свою добычу после удачной охоты или рыбной ловли? Насколько мне известно, они нередко это проделывают.
— В таком случае разберите тур, Клоубонни. Но боюсь, что ваши труды пропадут даром.
Доктор и Бэлл, вооружившись кирками, направились к туру. Дэк продолжал бешено лаять. Глыбы известняка, крепко спаянные льдом, от нескольких ударов кирки разлетелись на куски.
— Верно, там что-нибудь да есть, — сказал доктор.
— Думаю, что так, — ответил Бэлл.
Они быстро разобрали тур и вскоре обнаружили тайник, где находился лист промокшей насквозь бумаги. У доктора бурно забилось сердце. Он схватил бумагу, но подбежавший Гаттерас вырвал ее у него из рук и прочитал:
— «Альтам… „Порпойз“, тринадцатого дек… тысяча восемьсот шестьдесят… двенадцать градусов долг… восемь градусов… тридцать пять минут шир…»
— «Порпойз»! — воскликнул доктор.
— «Порпойз»! — как эхо, повторил Гаттерас. — Я никогда не слыхал, чтобы судно с этим названием плавало в здешних морях.
— Несомненно, однако, — сказал доктор, — что с месяц назад здесь прошли путешественники или, быть может, моряки, потерпевшие крушение.
— Так оно, верно, и было, — согласился Бэлл.
— Что же нам теперь делать? — недоумевал доктор.
— Идти дальше, — холодно ответил Гаттерас. — Не знаю, что это за корабль «Порпойз», но я знаю, что бриг «Форвард» ждет нас.
31. СМЕРТЬ СИМПСОНА
Отряд снова тронулся в путь; у каждого в голове роились новые, неожиданные мысли, ведь всякая находка в полярных странах имеет очень важное значение. Гаттерас тревожно хмурил брови.
«„Порпойз“? — спрашивал он себя. — Что это за корабль? И чего ему надо так близко к полюсу?»
При этой мысли мурашки пробегали у него по спине. Доктор и Бэлл, размышляя о последствиях, какие может повлечь за собой находка документа, пришли к выводу, что придется или им спасать других, или же другим спасать их самих.
Но трудности, препятствия на пути и усталость вскоре заставили их думать лишь о собственном весьма плачевном положении.
Здоровье Симпсона все ухудшалось, и признаки близкого конца не могли ускользнуть от доктора. Но помочь больному Клоубонни был не в силах; он сам страдал жестокой офталмией, которая могла окончиться слепотой, если бы доктор не принял нужных мер. Полярные сумерки давали достаточно света, но этот отраженный свет жег глаза. Трудно было уберечься от него, ибо стекла очков, покрываясь слоем льда, становились непрозрачными. А между тем необходимо было зорко следить за малейшими преградами на пути и обнаруживать их по возможности еще издали. Волей-неволей приходилось пренебрегать офталмией. Доктор и Бэлл, прикрывая глаза капюшоном, попеременно управляли санями.