трапезы говорили о злых крымчанах, которые не дают покоя Русской земле, тянут с нее дань, разоряют города, уводят в неволю людей. Жаловался Степан Васильевич на тяжелые времена, много раз спрашивал духовного отца:
— За какую вину, отче, так карает Господь Русскую землю?
Долго молчал старый священник, только сокрушенно качал головой. Наконец он произнес:
— Надо со смирением нести свой крест… Может, я тебе, потом скажу, за что наслал Бог беду на нашу Отчизну. Теперь же об этом не буду говорить…
Тут в горницу вбежал Лукьяныч, старый верный холоп Степана Васильевича, и испуганно крикнул:
— Едет наш Петр Степанович, должно быть, с худыми вестями!
Все всполошились, а через минуту в горницу вбежал Петр Степанович и бросился к отцу…
— Что делать, батюшка? Татары обошли царских воевод, идут к самой Москве!
Эта весть испугала не только хозяйку и девиц-красавиц, но и самого Степана Васильевича. Но он преодолел испуг и стал ободрять своих домашних:
— Бог милостив, не в первый раз Москве с татарами биться! Сегодня заберем пожитки да казну, а завтра укроемся за кремлевскими стенами… Ведь татары не птицы, летать не умеют, за один день от Оки до Москвы не успеют!
В усадьбе закипела работа, начались поспешные сборы…
* * *
Напрасно жители окрестностей Москвы пытались укрыться в городе от внезапного татарского набега. Хан Девлет-Гирей нагрянул в Москву со своими несметными полчищами как гроза. Русские воеводы, проводив царя, ушедшего в Коломну, а потом в Ярославль, старались остановить этот набег. Летописцы рассказывали, что князья Иван Вельский и Морозов с большим полком встали на Варламовской улице; Мстиславский и Шереметев — на Таганском лугу напротив Крутиц; Темкин с дружиной опричников — за Неглинной. На следующий день, в праздник Вознесения Господня, хан подступил к Москве, и случилось то, чего надо было ожидать, — он велел поджечь предместья. Утро было тихое, ясное. Россияне мужественно готовились к битве, но увидели себя объятыми пламенем! Деревянные дома вспыхнули в десяти разных местах, небо омрачилось дымом. Поднялся вихрь, и через несколько минут огненное, бурное море разлилось из конца в конец города с ужасным шумом и ревом. Никто не мог остановить разрушения, никто даже не думал тушить! Народ и воины искали спасения и погибали под развалинами пылающих зданий. Только успели завалить кремлевские ворота, не впуская никого в это последнее убежище, укрытое высокими стенами. Люди падали замертво от жара и дыма. Татары хотели, но не смогли грабить в предместьях: огонь их выгнал, а сам хан удалился к селу Коломенское. За три часа не стало Москвы: ни посадов, ни Китай-города…
От татарского погрома уцелел только укрепленный высокими стенами Кремль, а также главные русские святыни, церковь Успения Божией Матери, где укрылся митрополит Кирилл со святыми иконами и церковной казной. По древним преданиям, тогда в Москве погибло около восьмисот человек. Среди них были главный воевода князь Вельский, боярин Михаил Иванович Вороной, а из иноземцев — доктор царя Иоанна Васильевича Арнольд Линзей и двадцать пять англичан… Крымский хан Девлет-Гирей совсем бы разрушил Москву, если бы не пришла спасительная весть, хотя и ложная… Откуда-то крымский хан узнал, что на помощь Москве идет ливонский герцог с многочисленным войском. Поэтому он повернул назад, в свои крымские степи…
* * *
Боярин Степан Васильевич Юдинков, как и все, не ждал скорого прихода татар-душегубов. В его богатой усадьбе только что нагрузили возы, только было собрались в путь к Москве… И тут раздался дикий татарский вой, засверкали сабли степных хищников, и целая туча свирепых наездников нахлынула на мирную усадьбу. Выбежал к врагам молодой Петр Степанович, он стал бесстрашно сражаться с захватчиками, но вскоре был пронзен копьем… Многолюдная челядь Степана Васильевича пыталась идти против хищников, да не тут-то было! Одних татары посекли саблями, других опутали ремнями, третьих изувечили на всю жизнь… Не прошло и часа, как была разгромлена вся усадьба, повсюду вспыхнул пожар, заклубились облака дыма… Не успела пройти эта страшная ночь, как из усадьбы двинулся грозный татарский караван, нагруженный добычей… Много везли татары всякого добра: золота, богатой одежды, дорогой посуды, всяких припасов, но всего дороже были пленники! Впереди ехал суровый мурза, а за ним гнали пленников. Шел связанный крепкими узами Степан Васильевич Юдинков. Около него, опираясь на посох, шел старый священник отец Савва. С другой стороны вслед за мурзой шла старая хозяйка усадьбы. Словно окаменевшая от горя, она поддерживала под руку старшую дочь, которая изнемогала от ужаса, стыда и боли. Младшую дочь, обезумевшую от страха, вез, перекинув через седло, мурза. За хозяевами вели целую толпу холопов.
Путь татарских полчищ был ярко освещен: сзади них пылали села, деревни, храмы Божии. Радостно вели татары свою добычу, хвалили хана Девлет-Гирея, гордились храбростью и силой.
Степан Васильевич с отчаянием посмотрел в ту неизвестную даль, куда его вели враги, и черные думы одолели его. Крупные капли крови падали с головы на обнаженную грудь, несчастный старался не смотреть на бледное лицо дочери, которую вез в неволю татарский мурза и которую он не мог освободить от позора.
В тяжкой скорби боярин обратился к своему духовному отцу, старому священнику:
— Отец, я чувствую, что моя вера колеблется! Великая беда постигла меня и мою семью! Я буду нести страшные муки в татарской неволе, в чужом краю, а со мной понесут страдания обе дочери и моя верная супруга! Теряю я веру, отче!
И тут в ответ на его горькие слова старый священник кротко произнес:
— Сын мой, тяжело бремя земной жизни! Человек терпит муки не только за свои прегрешения, но также и за грехи других… Помнишь нашу недавнюю беседу? Ты спрашивал меня, за что Русская земля терпит такие беды… Я отвечу тебе! Мы нашими муками искупаем грехи старших и высших, и на это нам нечего роптать… Их дела Господь Сам рассудит, а нам Он повелел быть искупительными жертвами… Понесем же муки за нашу Родину, за наших ближних! Тебе известно, что у царя Иоанна бывают минуты сильного гнева, тогда он сурово карает своих подданных… Те гневные минуты государевой воли мы теперь искупаем своими муками…
— Я понял твои слова сердцем, отче, но все же моя душа болит за ближних, которые терпят такую муку, — ответил Степан Васильвич. — Не могу я видеть мучения дочерей и супруги, которых влекут крымские нехристи в жестокую неволю!
— Многие годы ты, Степан Васильевич, жил под рукой великого государя