до нападения гитлеровской Германии на СССР, до начала Великой Отечественной войны, которая позволила Александру Дейнеке вновь проявить себя в качестве одного из лучших мастеров, раскрыться заново, пройдя через испытания сталинской немилости и уколы коллег по художественному цеху.
В 1940 году, может быть, одном из самых трудных в его жизни, Дейнека был утвержден в звании профессора на кафедре монументальной живописи Московского государственного художественного института и, как это часто бывало в период его карьерных кризисов, много занимался скульптурой. Он, в частности, сделал портретный бюст Серафимы Лычевой, отобразив ее статность и легкую самарскую раскосость, а также замечательную статую «Конькобежец».
В том же году он создает одну из первых работ, в которой резко меняет свой стиль и пытается встроиться во всё более доминирующий лубок, — картину «Никитка — первый русский летун». Конечно, он не может вполне изжить присущую ему графичность холста, на котором изображены гигантская колокольня (по всем признакам это Новодевичий монастырь), удивленно смотрящая вверх девушка в длинном красном платье и Никитка с привязанными крыльями, который вот-вот разобьется, столкнувшись с землей. Создается впечатление, что художник, внешне воспевая приоритет русских людей во всем, включая авиацию (это было одной из доминант сталинского агитпропа), на самом деле говорит о трагедии и себя самого, и любого жителя СССР — да и человека вообще, который на пути к свободе, к небу сталкивается с железным тяготением деспотической власти и гибнет. Когда понимаешь, что картина была создана в 1940 году, начинаешь отдавать себе отчет в том, что художник своей интуицией передал обстановку, воцарившуюся в то время в СССР, и отразил собственное положение человека, который едва не ударился оземь при попытке полетать в облаках.
Между тем в январе 1940 года появились признаки смягчения опалы художника — постановлением ЦК ВКП(б) «Об увековечивании памяти В. В. Маяковского» Дейнеку включают в состав комитета по увековечиванию во главе с его земляком поэтом Николаем Асеевым. В составе комитета партийные деятели, такие как Г. М. Маленков, Л. З. Мехлис, М. Б. Храпченко, А. Я. Вышинский, и, конечно, писатели — А. А. Фадеев, А. Т. Твардовский, В. И. Лебедев-Кумач, А. А. Прокофьев и др. Включение Дейнеки в состав комитета могло показаться добрым признаком: ему везет, власть воспринимает его как человека заблуждающегося, но, впрочем, нашего, народного. Его отношение к Маяковскому — лишнее подтверждение тому.
А война в Европе уже идет полным ходом. И Советский Союз принимает в ней участие, атакуя Финляндию, которую удалось лишить приграничных территорий ценой огромных жертв, но советизировать не получилось. Граница отодвигается от Ленинграда, советские газеты и журналы прославляют великую победу сталинской внешней политики. В апреле немцы оккупируют Данию и Норвегию, чтобы с аэродромов этих стран бомбить Британию. В советской печати 1940 года немного свидетельств того, что СССР и Третий рейх оказались союзниками. Гораздо больше сообщений о том, что в Европе развернулась война, которая охватывает все больше и больше земель. Илья Эренбург публикует в «Огоньке» свою статью «Ночь Европы» и описывает падение Парижа, когда немцы проводят парад возле Триумфальной арки. «Моторизованные части проходили через город на юг. Париж был пуст. Несколько старух на окраинах, несколько нарядных девиц на Елисейских Полях да полицейские, услужливо козырявшие. Это был новый фантастический город, не Париж, но его скелет: дома с закрытыми ставнями, щиты магазинов, длинные прямые улицы без единого прохожего, мусорные ящики с мусором, тишина, кошки и птицы. Кошек и птиц пугало гудение моторов: днем и ночью самолеты низко летели над городом», — писал Эренбург в статье, которую Александр Александрович не мог не читать. Несмотря на политику партии, Эренбург ненавидит немцев, это отношение передается и Дейнеке — мы увидим его в полной мере в картинах военной поры.
Американский журнал «Тайм» 1 января 1940 года печатает на обложке портрет Сталина и объявляет его человеком года. Именно в этом году отмечаются с особой торжественностью круглые даты, в том числе десять лет со дня смерти любимого Дейнекой Маяковского, которому посвящается специальный номер журнала «Искусство», где среди прочих публикуется статья «Владимир Владимирович», написанная художником. Все великие поэты того времени — Ахматова, Пастернак, Цветаева — предчувствуют приближение войны. В апреле 1940 года происходит так называемый Катынский расстрел польских офицеров в разных районах СССР (что, конечно, тогда широкой публике не было известно), а летом Гитлер угрожает захватить Великобританию, которая фактически оказалась один на один с агрессором.
К этому моменту очень многие оригинальные и талантливые художники, такие как Владимир Татлин, Павел Филонов, Александр Тышлер, оказались выброшенными из общественной жизни, «заклеймены всеми уничижительными эпитетами, какие только могло придумать грязное воображение официальной критики; лишенные заработка и часто голодные в самом прямом смысле слова, они сохранили свое лицо и до конца создавали вещи, достойные их таланта, — пишет искусствовед Мария Чегодаева. — Трагичнее оказалась творческая судьба художников, подлежащих перевоспитанию. Им выкручивали руки, их высокомерно поучали, снисходительно похваливали худшие работы, отвергали лучшие. Сломали В. Лебедева. Сломали Е. Кибрика. Сломали — почти сломали Дейнеку. Жестоко навредили С. Герасимову, Ю. Пименову, В. Мухиной, Д. Шмаринову. В их творчестве 1930–40-х годов приходится различать прекрасные вещи, сделанные для себя и вымученные, жалкие попытки „исправиться“, вроде „Праздника в колхозе“ Сергея Герасимова»[144].
Дейнека рассказывал в узком кругу, что вскоре после возвращения из Америки к нему был приставлен человек, который негласно наблюдал за ним, следовал почти всюду и постоянно стоял на лестничной площадке перед квартирой в доме Наркомфина. Возможно, наружное наблюдение было установлено за ним после возвращения из поездки за границу, а возможно, после нелицеприятного выступления против Московской организации Союза художников и лично Александра Герасимова. В любом случае соглядатай ходил за ним, не скрываясь, и дежурил у двери, словно намекая: каждый его шаг известен властям, от них не спрячется ничего. Иногда экономка или сама Серафима даже выносили ему еду, хотя в разговоры с ними он не вступал. Только в июне 1941 года, когда началась война, этот человек вежливо попрощался и сообщил, что уходит на фронт. Таким образом, со слежкой за Дейнекой было покончено.
Глава десятая
Героизм и проза на фронте и в тылу
И вот все эти «бомбовозы», технические достижения своего времени, которые с таким упоением рассматривал Дейнека: «хейнкели» и скоростные «дорнье», «юнкерсы» и пикирующие «фокке-вульфы» — поднялись в воздух и начали сбрасывать свои смертоносные грузы на советские города, отбомбившись до этого по Польше и Испании, Франции и Великобритании. Предчувствие войны сменилось ее