Читать интересную книгу У нас это невозможно - Синклер Льюис

– Думаю, что смогу. Доктора Олмстэда иногда вызывают туда к больным, – хотя они ненавидят его, зная, что он их терпеть не может, но их лагерный врач – пьянчуга и бездельник, а им бывает нужен настоящий врач, когда кто-нибудь из тюремщиков повредит себе руку, избивая заключенного. Я постараюсь, сэр.

Спустя два дня Джулиэн вернулся.

– Боже мой, что за клоака этот Трианон! Мне приходилось ждать доктора Олмстэда в машине перед воротами, но я не решался туда сунуться. Раньше это были хорошие, даже красивые здания, когда в них помещалась школа для девочек, а теперь они все ободраны, перегорожены на камеры, повсюду воняет карболкой и испражнениями, а воздух – там вообще его нет, – чувство такое, будто ты заколочен в ящике; просто понять не могу, как кто-нибудь может прожить в такой камере хоть час, а ведь там набито по шесть человек! Размер камеры 12 футов на 10 футов, потолок на уровне семи футов, а свет – только от крошечной лампочки, наверно, не больше 25 свечей, – о том, чтобы читать, даже думать нечего. Правда, они выходят на прогулку на два часа в день, все время ходят и ходят по двору – все такие сгорбленные, такие подавленные, будто из них выколотили все мужество, даже Карл немного подался, а вы помните, какой он был гордый, насмешливый. Мне удалось с ним повидаться, он говорит, что надо связаться с этим человеком – я записал его имя, вот оно, – но ради бога сожгите записку, как только вы его запомните.

– А что, он – они его…

– О, да, его били, еще как! Он не говорит об этом но у него на лице большой шрам – от виска к подбородку. Я мельком видел Генри Видера. Вы помните, какой он был – крепкий, как дуб? Теперь он все время дергается при любом неожиданном звуке вздрагивает, ловит ртом воздух. Он не узнал меня; он, наверно, никого не узнает.

Дормэс заявил родным – и постарался, чтобы об этом знало как можно больше народа, – что все еще ищет подходящий фруктовый сад, куда бы можно было переехать с семьей; после этого он отправился в путешествие в южном направлении, взяв с собой в портфеле пижаму, зубную щетку и первый том «Заката Европы» Шпенглера.

Адрес, указанный Карлом Паскалем, оказался конторой очень почтенного торговца церковной утварью и одеждой, находившейся в Хартфорде в штате Коннектикут над помещением кафе. Хозяин – большой джентльмен – проговорил с Дормэсом не меньше часа о цимбалах, клавикордах, о музыке Палестрины и лишь после этого направил его к инженеру, занятому постройкой дамбы в Нью-Гемпшире, а тот, в свою очередь, послал его к портному, в маленький магазинчик в переулке в городе Линн; и только этот последний послал его, наконец в северную часть штата Коннектикут, в восточный штаб Коммунистической партии Америки – того, что от нее осталось. Не расставаясь со своим портфелем, Дормэс поднялся на холм по скользкой от грязи дороге, непроходимой для любого автомобиля, и постучал в облезлую зеленую дверь низкого домика, скрытого за кустами старой сирени и таволги. Худая женщина открыла дверь и окинула его неприветливым взглядом.

– Я хотел бы поговорить с мистером Эйли, мистером Бэйли или мистером Кэйли.

– Никого из них нет дома. Вам придется прийти еще раз.

– Что ж, тогда я подожду. Что остается делать в наше время?

– Хорошо. Входите.

Спасибо. Передайте им это письмо. (Портной предупредил его, что «все это выглядит довольно глупо, все эти пароли и прочее, но вы понимаете, если заберут кого-нибудь из Центрального Комитета…»

– Он издал свистящий странный звук и провел ножницами по горлу.) Она провела его мимо круто поднимавшейся кверху лестницы и впустила в маленькую комнату с дешевыми узорчатыми обоями и гравюрами на стенах. В комнате было несколько черных деревянных кресел-качалок с ситцевыми подушками, и Дормэс сел в одно из них. Читать было нечего, кроме сборника методистских церковных гимнов и настольного словаря. Гимны он все знал наизусть, и к тому же он всегда любил читать словари – бывало даже, что, увлекшись словарем, он задерживал очередную передовую статью. Он с удовольствием открыл словарь:

Фенил, сущ. хим. Одновалентный радикал C6H5; рассматривается как основа многочисленных бензоловых производных; например, фенил-гидроксил C6H5 ОН.

Ферекрат. сущ. хориямбический трехстопный каталектический стих, состоящий из одного спондея, одного хориямба и одного каталектического слога.

«Скажи, пожалуйста, а я и не знал. А теперь знаю», – удовлетворенно подумал Дормэс и тут заметил, что в узком дверном проеме стоит широкоплечий человек с лохматыми седыми волосами и повязкой на одном глазу и сердито на него смотрит. Дормэс узнал его по портретам. Это был Билл Эттербери, шахтер, портовый рабочий, один из старых лидеров ИРМ, боевой вождь АФТ, руководивший не одной забастовкой, просидевший пять лет в Сан-Квентине и проживший с почетом пять лет в Москве. Говорили, что он теперь стал секретарем нелегальной коммунистической партии.

– Я мистер Эйли. Чем могу служить? – спросил Билл.

Он провел Дормэса в заднюю комнату, где за столом красного дерева, покрытым пятнами и царапинами, сидели приземистый человек со светлыми кудрявыми волосами и глубокими морщинами на бледном лице и элегантно одетый стройный молодой человек.

– Здравствуйте, – сказал мистер Бэйли с русско-еврейским акцентом. О нем Дормэс ничего не знал, кроме того, что его зовут не Бэйли.

– Доброе утро, – буркнул мистер Кэйли; это был, если Дормэс не ошибался, Элфри, сын миллионера-банкира; брат его был известным исследователем, одна сестра – женой епископа, другая – графиней, а сам он раньше был преподавателем экономики в Калифорнийском университете.

Дормэс попытался объяснить этим заговорщикам с холодными и быстрыми глазами, зачем он к ним явился – Вы согласны стать членом партии, если, что весьма маловероятно, вас согласятся принять, и безоговорочно выполнять любые указания? – вкрадчиво спросил Элфри.

– Вы хотите сказать, согласен ли я убивать и красть?

– Вы начитались детективных рассказов о «красных»! Ничего подобного! То, что вам придется делать, будет потруднее, чем забавляться автоматом. Согласитесь вы забыть, что когда-то были уважаемым редактором газеты и привыкли отдавать распоряжения, и вместо этого одеться бродягой и тащиться пешком по снегу, распространять революционные брошюры, даже если вы лично будете считать их совершенно бесполезными для нашего дела?

– Э… Я… Я не знаю. Мне кажется, что как газетный работник с небольшим опытом…

– К черту! Нам совершенно ни к чему «опытные газетные работники»! Нам нужны опытные расклейщики листовок, которые любят запах клея и не любят спать. И еще нам нужны – но вы для этого, пожалуй, староваты – сумасшедшие фанатики, готовые организовывать забастовки, хорошо зная, что будут избиты и брошены за решетку.

– Нет, мне кажется, я… Послушайте. Я уверен, что Уолт Троубридж объединится с социалистами, радикальными сенаторами из левых, с фермерско-лейбористскими группами и тому подобное…

Билл Эттербери громко расхохотался. Это было похоже на страшный взрыв.

– О да, я уверен, что они объединятся, все эти грязные, трусливые, нерешительные реформистские социал-фашисты вроде Троубриджа, которые льют воду на мельницу капиталистов и стремятся к войне с Советской Россией, и при этом им не хватает ума понять, что они делают, и получить хорошую мзду за свое предательство.

– Я восхищаюсь Троубриджем! – отрезал Дормэс.

– Еще бы!

Элфри встал и сказал Дормэсу на прощание даже с некоторой сердечностью:

– Мистер Джессэп, я сам вырос и воспитался в здоровой буржуазной семье, не то что эти два головореза, и я могу оценить ваши намерения, ваши попытки, хотя они не могут этого сделать. Видимо, мы еще более неприемлемы для вас, чем вы для нас!

– Это верно, товарищ Элфри. Вы оба еще не избавились от своих буржуйских заскоков, как сказал бы ваш Хью Джонсон! – захихикал мистер Бэйли.

– Смотрите только, как бы Уолт Троубридж не прогнал Бэза Уиндрипа, пока вы тут будете спорить о заблуждениях Троцкого. До свидания! – сказал Дормэс.

Когда он спустя два дня рассказал об этом Джулиэну, тот с недоумением спросил:

– Кто же все-таки победил – вы или они?

– По-моему, никто не победил, – ответил Дормэс. – Во всяком случае, я теперь знаю, что не в едином хлебе спасение, но во всем, что исходит из уст господа бога… Фанатичные и ограниченные коммунисты, безразличные и поверхностные янки – не удивительно, что диктатор держит всех нас в своих руках и все мы помогаем ему творить его дело.

Даже в тридцатые годы, вопреки утвердившемуся восторженному мнению, что кино, автомобили и иллюстрированные журналы покончили с провинциализмом американских городишек, подобных Форту Бьюла, ушедшие на покой люди, вроде Дормэса, которые не могли себе позволить поехать в Европу, Флориду или Калифорнию, решительно не знали, куда деваться, и чувствовали себя такими же ненужными, как старая собака в воскресенье, когда никого из семьи нет дома. Они бродили о городу, заходили в магазины, в вестибюли гостиниц, на вокзал и бывали довольны, когда им приходилось четверть часа прождать в парикмахерской. Ни кафе, стол популярных в Европе, ни клубов, кроме сельского клуба, который посещала главным образом молодежь по вечерам!