– Что важнее, – возразила Джиноа, – твоя гордость или твое счастье?
Бонни открыла рот.
– Могу сказать по своему горькому опыту, – продолжала Джиноа, – гордость – ужасная ловушка. У меня были бы дети, если бы не моя гордость. Я была бы замужем за Сэтом.
Бонни очень любила ее Она опустилась на колени перед стулом Джиноа и сжала ее тонкие руки.
– Гордость? Я думала, свадьбе помешал твой дед.
Слезы покатились по щекам Джиноа.
– Сэт хотел, чтобы я не послушалась деда, но я боялась… что старик лишит меня всего, да у меня и нет такой смелости, как у Элая. Я отправилась в Европу, как велел дед, но никогда не забывала Сэта. Ни на миг! Я могла бы увидеться с Сэтом в Нью-Йорке. Я могла бы извиниться, но ведь я Мак Катчен, а поэтому слишком гордая! Я хотела, чтобы он сделал первый шаг.
Бонни обняла Джиноа.
– Но Сэт теперь здесь, в Нортридже, – заметила она, – вы могли бы начать все сначала.
Джиноа высвободилась из ее объятий и, достав платок, засмеялась сквозь слезы.
– Как мы все глупы – ты, Элизабет и я! Я стараюсь казаться молодой, ты разрываешься между двумя мужчинами, а бедная Элизабет не отличает добро от зла, потому что сходит с ума по Форбсу.
Бонни хотела возразить, что вовсе не разрывается между двумя мужчинами, а любит одного Элая, но заметила, что ее бывший муж возвращается из сада. Она улыбнулась ему и запыхавшейся дочери.
– Кажется, Роз достаточно развлеклась для одного дня, – заметила она, – нам пора отправляться домой.
Джиноа вышла из гостиной.
– Я хочу, чтобы ты осталась, – сказал Элай, его глаза были непроницаемы.
– Это невозможно, – ответила Бонни, вставая и оправляя юбки. – Более того, это неприлично!
Она протянула руки к Роз, но Элай не отдал ребенка.
– Тебе не кажется, что мы слишком долго играем в эту игру, Бонни?
Бонни, сердитая и напуганная, все еще не сдавалась.
– В какую игру?
– Ты хорошо знаешь, о чем я говорю. Нам следует быть вместе, создать настоящий дом для ребенка и друг для друга.
Голова Бонни закружилась, взволнованная, она опустилась на стул. Элай посадил девочку в кресло возле окна и накрыл пестрым покрывалом, Роз потянулась и закрыла глаза. Бонни таяла от нежности.
Элай взял Бонни за руки.
– Ты нужна мне, – сказал он. Бонни вспыхнула.
– Так же, как это было в Спокейне? – холодно спросила она. – Так же, как на берегу во время наводнения?
– Да, – признался Элай.
Бонни хотела большего: она мечтала, чтобы он любил ее, считался с ее мнением.
– Для этого у тебя есть Эрлина Кэлб, – удрученно сказала она.
Элай взял ее за подбородок и заставил взглянуть на себя.
– Я не связан с Эрлиной и уже говорил тебе об этом.
– Почему я должна тебе верить? Ты предал меня в Нью-Йорке, когда еще был моим мужем! Что может заставить тебя сейчас хранить мне верность?
Элай наклонил голову и твердо сказал:
– Полагаю, нам надо поговорить о Нью-Йорке, рано или поздно ты согласна?
Бонни не знала, выдержит ли разговор о смерти Кайли. Зачем возвращаться к этому кошмару?
– Я возьму Роз и пойду домой, если ты не возражаешь?
– Возражаю, Бонни. – Его глаза в упор смотрели на нее: у нее не было сил даже подняться со стула.
– Ты не уйдешь, пока мы не поговорим. Бонни приготовилась претерпеть эту боль.
– Если ты будешь рассказывать о своих женщинах, Элай, я не хочу тебя слушать.
Элай вздохнул.
– Не отрицаю: у меня были женщины, Бонни.
Она впервые поняла, что боится его откровенности, ей было бы легче, если бы он все отрицал. Бонни закрыла глаза, стараясь не расплакаться.
– Еще бы ты отрицал! – воскликнула она.
– Бонни, взгляни на меня!
Она молча повиновалась.
– Эти женщины… я не любил их…
– Они совсем ничего для тебя не значили? – проговорила Бонни. – Так всегда говорят неверные мужья, Элай.
– Но это правда!
– Меня это уже не волнует, Элай, – солгала Бонни, – так это, или нет, меня это не волнует.
– Тебе придется волноваться, так как я все равно все скажу.
– Нет! – взмолилась Бонни. Старые раны откроются, если он станет говорить об этих женщинах и смерти Кайли, у нее не хватит сил, чтобы вынести это.
– Да, – настаивал Элай, – Бонни, помоги мне!
Бонни вспомнила, как держала на руках мертвого Кайли, вспомнила похороны, свое отчаяние и то, как муж оставил ее, когда был больше всего нужен ей.
– Я уже говорила тебе, – напомнила она Элаю безжизненным голосом, – ты отвернулся и бросил меня.
– Прости меня за это, Бонни!
– Прощенье! – Бонни, выкрикнув это слово, вскочила со стула. – Думаешь, твои жалкие извинения искупят то, что ты сделал, Элай? Ты думаешь, что я растаю от твоих извинений? Я не Роз: меня нельзя купить подарками и лживыми словами!
Роз начала всхлипывать и позвала:
– Мама! – Бонни метнулась к ней и взяла ее на руки.
– Сюда, сюда, дорогая, – успокаивала она, – мама здесь. Мы сейчас пойдем домой, в наш дом.
Элай раздраженно провел рукой по волосам.
– Я повторяю снова и снова, Бонни, – сказал он, – ты никуда не пойдешь, пока мы не поговорим.
– Ты не имеешь права удерживать меня.
– Мы оба знаем, что я могу удержать тебя, и я сделаю это, если придется. Клянусь, я сделаю это!
Словно во сне, Бонни вернулась к окну и положила Роз на кресло.
– Закрой глазки, солнышко, – сказала она, наклоняясь и целуя дочь, – мама с тобой и больше не будет шуметь.
Роз сладко зевнула и закрыла глаза. Бонни повернулась к Элаю.
Он стоял перед камином, спиной к ней, положив руки на каминную решетку. Кто-то закрыл все двери.
Комната была просторной, но Бонни казалось, что она в склепе.
– Ты мог бы посоветоваться со мной, прежде чем купить пони для Розмари, – раздраженно – прошипела она.
– Наш сын умер, – сказал он. В его голосе звучала боль.
Бонни ухватилась за спинку стула, слезы хлынули у нее из глаз.
– Элай, пожалуйста!
Он резко развернулся, его лицо исказила боль, которую он скрывал так долго.
– Кайли умер, – повторил он. Его слова падали, как камни.
Бонни закрыла глаза.
– Не заставляй меня снова пройти через это, Элай. Я уже пережила это горе.
– Но я еще не пережил, – отрезал он, чтобы не разбудить Роз, он говорил тихо, – я не пережил!
Бонни покачнулась, Элай схватил ее за руку и потащил к дверям, ведущим в сад. Открыв одну из них, он почти вытолкнул Бонни, но не сразу повернулся к ней.
Его глаза смотрели не на нее, а в пространство. Казалось, Элай не видел Бонни.
– Боже, – сказал он, и его черты исказились, – самым страшным было видеть, как жизнь покидает сына, а я не могу ничего сделать.
Ноги не держали Бонни, она опустилась на скамейку, глядя на розовый куст Джиноа и не видя его, сейчас Бонни видела только одно: она спешит со спектакля. Домоправительница, миссис Перкинс, встречает ее на лестнице. Вот тогда-то Бонни и поняла, что случилось что-то ужасное. Она пробежала мимо Эммы Перкинс, мимо спальни в детскую.