— Во время этой войны вам было так же дико?
— Слез не было, врать не буду. Но мне было дико, когда маленькая девочка умирала на моих глазах. Маленькая. Мне было страшно. Но я — уже не восьмилетний мальчик. Плакать не стал. Только в душе остался какой-то такой налет — ржавчина какая-то. Я понял, что все поменялось. Что мы уже не будем прежними. Что наши души стали другими. И во мне появилось какое-то желание… я с ним борюсь. Желание заставить других почувствовать то, что чувствуем мы.
— Заставить кого?
— …Я бы с удовольствием сходил в Варшаву, — ровным голосом говорит он. — Есть у меня счеты с поляками. Я бы посмотрел в подзорную трубу на город Львов… Хотя у меня целое подразделение из Львова воюет — львовский «Беркут». Но и у них сильное желание — сходить к себе в город.
— Вы были пионером?
— Да, а комсомольцем не успел.
— Вы помните, как на вас надевали пионерский галстук?
— Да, меня и еще одного ученика из класса приняли в пионеры на полгода раньше остальных. Я выиграл олимпиаду по истории, — вздыхает. — Советский Союз, хотя в нем и было много неправильных моментов, был великой могучей империей. И мы чувствовали себя уверенно, гордо, мы смело и открыто смотрели в лицо любому. Мы не чувствовали себя униженными и пришибленными. А потом нам поменяли психологию и сделали из нас — гордых славян — рабов.
— Вы когда-нибудь чувствовали себя рабом?
— Два раза в жизни. Первый — когда не смог наказать человека, который сбил на моих глазах другого человека. Я прошел все инстанции, но не получилось — его оправдали. И я понял, что для системы я — раб.
— А вы думаете, в России все по-другому?
— Нет… Скажу даже больше. Ошибка России в том, что многие из вас — россиян — воспринимают нас как людей, которые от нищеты и от голода взялись за оружие. На самом деле, Донбасс — один из богатейших регионов Украины. И дай Бог каждому региону России жить так, как жил при Украине Донбасс. Мы жили богаче и дружней россиян.
— От чего же вам захотелось в Россию? В России все будет не по-вашему, а по-нашему. Наша система ломает быстро. Особенно таких, как вы.
— Почему вы думаете, что система меня сломала?
— Я не думаю, что она вас уже сломала.
— Система ломает людей, которые не умеют гнуться. Если я иду во власть, значит, я должен гнуться? А я не буду гнуться. Я просто уйду из власти.
— И вы думаете, что вас отпустят — живым?
— На меня уже было два покушения. Не считая тех боев, в которых я участвовал. Я очень горячий по натуре человек, и мое подразделение участвовало во всех крупных сражениях этой войны. И почти во всех боях я был со своим подразделением. То есть я не бросал никогда своих пацанов. Ходил с ними. Во все рукопашные. Во все танковые атаки. И так далее, и так далее, и так далее… В освобождении Шахтерска. Шахтерск — это для нас, как Сталинград для России. Возможность потерять свою жизнь я имел неоднократно.
— Когда вы чувствовали себя рабом во второй раз?
— Когда смотрел по телевизору на Майдан и понимал, что мы для них — рабы. Они воспринимают нас как рабов. И вот чтобы не стать рабом, я достал лопату и выкопал из своей клумбы личный автомат.
— Зачем мирному человеку автомат?
— Помимо автомата у меня там еще лежали два пистолета, ящик гранат и снайперская винтовка.
— Но вы же этим раньше не пользовались?
— Но это не значит, что я этого не имел. В этом плане я — настоящий украинец: шоб було.
— А вы — русский или украинец?
— Я по матери русский, а по отцу — украинец. Но хотите посмеяться? Моя русская мать всю жизнь прожила в Украине, а отец — в России. Вот кто я такой? Кто?
— Кем вы себя ощущаете?
— Сейчас модно рассказывать про идею русского мира. Каждый ее понимает по-своему. Вы помните, я вам сказал, что когда-то выигрывал олимпиады по истории? Я отлично знаю, откуда есть пошла земля русская. Я прекрасно понимаю, что Русь святая была киевской. Русский мир — это объединение всех славян. Не то, как мы сейчас живем — русские отдельно, белорусы отдельно, украинцы отдельно. Мы должны жить вместе, — вздыхает. — Но прекрасно понимая, что вместе — это не всегда означает быть равными, нам приходится выбирать из двух зол меньшее. И вот выбирая зло меньшее, я предпочитаю убивать все-таки фашистов и нацистов. Радикалов. Не знаю, как еще их можно назвать.
— Прямо убивать?
— Ну… перед вами сидит боевой офицер. Правда у каждого — своя. Просто есть правда твоя и есть правда — его. И если я не буду стрелять, он выстрелит в меня первый. То, что я сижу с вами сейчас, значит, что кто-то другой никогда не сядет перед вами. Ну, разве что мы устроим спиритический сеанс. Понимаете… есть разделение по территории. Есть разделение по политическим взглядам. А есть разделение кровью… Мы разделены кровью.
— Что вы чувствовали, когда на вас повязывали пионерский галстук?
— Гордость. И когда смотрел Парад Победы. А на парад смотришь совсем по-другому, когда понимаешь, что один из наших вождей со спокойной совестью может снять с себя туфлю и стучать ей по трибуне ООН, с угрозой: «Я вам покажу кузькину мать». Но знаете, когда встал вопрос — «Куда нам идти?», — я, как человек здравомыслящий, а согласно справкам СБУ, у меня неплохо получается анализировать ситуацию, наверное, был единственным в своем кругу, кто говорил: «Знаете, ребята, нельзя нам ни в Таможенный союз, ни в Европу». Мы должны идти своим путем — плох он или хорош. Быть рабом в Европе — стыдно, это — унижение. А быть народом, который присоединился к России… Надо сделать так, чтобы мы были равными.
— Если Путин позовет вас на совещание, в чем вы придете?
— Я даже не знаю, в чем ходят к Путину.
— В чем придете вы?
— В костюме.
— Куда еще вы ходите в костюме?
— Я на работу ходил в костюме.
— Вы купите костюм для Путина специально?
— У меня есть костюм. Достаточно хороший. Я не был нищим.
— Но Европа не может воспринимать человека, который пошел и выкопал из клумбы автомат, иначе, как дикаря.
— Они воспринимают нас варварами не потому, что мы для них — варвары. Они воспринимают тот образ нашего человека, который им навязали. А образ этот — варварский. Для них мы — воры, коррупционеры, тягающие медведей.
— Почему вы так часто вздыхаете?
— Потому что я много думал о том, о чем вы спрашиваете. И выводы, которые я делал, неутешительны. Европейский менталитет надо ломать. Для того чтобы они воспринимали нас равными, надо постараться.
— А если они все равно не будут, но при этом мы будем счастливы сами по себе?
— Сколько мы не виделись, зачем же мы встретились? — смеется. — Тогда мне их образ нас будет совершенно безразличен.
— Вы были когда-нибудь счастливы?
— А что такое счастье, скажите мне вы.
— Для меня счастье — быть спокойной.
— А для меня — делать то, что я хочу. И когда я делаю то, что хочу, я — спокоен, я — свободен.
— Разве вы теперь свободны?
— Сейчас я несвободен. Рядом с вами сидит человек, который находится в таком состоянии… Охрана — это конвой. Должность — это каторга. Но это было выбрано сознательно.
— Зачем?
— Ну… я считаю, что могу что-то изменить… Как вы расцениваете расстрел семей ополченцев в Славянске? Геноцид это или не геноцид? Там были женщины, дети, родители. А распятие наших попавших в плен? Это — геноцид? А их сожжение?
— Их распинали живыми?
— Ну а как? Конечно…
— Почему же люди не бегут из ополчения? Они ведь знают, что могут попасть в такую ситуацию?
— Во‑первых, страх не превалирует в наших душах. Во‑вторых, они боятся потерять свой дом. В‑третьих, работает наш менталитет — авось, сия чаша меня минет.
— Что преобладает в вашей душе?
— Ну… я ж тоже никуда не бегу.
— А вам и некуда бежать.
— Бежать всегда есть куда. Я не побежал в Москву, как это сделали наши правители бывшие. Почему-то я крепче взял в руки автомат.
— И почему?
— Потому что за моим плечом стоит моя семья.
— А за их плечом никто не стоял?
— Значит, мамка с папкой неправильно их воспитали. Или дед неправильные сказки рассказывал. Может, игрались неправильными солдатиками. А я в детстве гильзами играл. Мой дедушка — военный.
— У вас нет чувства, что все это происходит не взаправду?
— У меня есть чувство, что я нахожусь в каком-то фильме ужасов. Когда мы шли в первую атаку, мне казалось, мы находимся где-то на съемочной площадке киностудии Довженко.
— Кто вы?
— Ну… я — точно не премьер-министр. Я — неплохой командир, может быть. Я — отличный стрелок. Это — правда. Но… я не считаю, что моя кандидатура достойна тех высоких характеристик, которые требуются от премьер-министра. Я не перестаю учиться — по технологии металла, сельскому хозяйству, финансам и банковской сфере, коммунальному хозяйству, — вздыхает. — Налогообложение изучаю — сингапурское. Я тут заканчиваю к двенадцати часам ночи и стараюсь до двух ночи читать. Особенно перед совещаниями готовлюсь. Вот министр транспорта приходил, пришлось изучить те вопросы, по которым я собирался с ним общаться.