Читать интересную книгу Непрочитанные письма - Юрий Калещук

— Вполне.

По дороге заговорили о многовахтовке.

Как раз накануне мы долго толковали об этом с Макарцевым — я-то в ту пору наивно полагал, что такой организационный ход сулит одни лишь приобретения (тогда система еще считалась шестивахтовой — четыре вахты основные, две подготовительные, однако кое в каких бригадах уже стали появляться седьмые, потом и восьмые вахты), а Макарцев с неожиданной резкостью заявил: «Туфта все это! А если по-научному — экстенсификация! И полная неразбериха. Кто первый, кто последний — если у одного восемьдесят тысяч метров и восемь вахт, а у другого шестьдесят тысяч на четыре вахты? По Малинину и Буренину ясно, что лучше сработала вторая бригада, но в главке про четыре действия арифметики давно уж забыли. Они на восемьдесят тысяч стойку сделают! И только!» Для меня это прозвучало как откровение. «Сергеич, — растерянно спросил я. — А как же это... сокращение непроизводительного времени?» Макарцев поглядел на меня сожалеюще и ответил вопросом на вопрос: «Зачем тебе это, а? Хочешь — как это говорится — проблему осветить, да? Ты мне лучше вот что скажи, Яклич: почему раньше были писатели-просветители, а теперь появились писатели-осветители? Освещают завод, стройку, тему. Выхватят из жизни какую-нибудь семистепенную подробность — и освещают, освещают... Не сердись, Яклич, но если по делу говорить, то количество вахт — четыре или восемь — само по себе ничего не решает. Тут столько нитей переплелось, и ни одну из них порвать нельзя — весь клубок рассыплется. Догадываешься, к чему я клоню?..»

Нет, тогда я ни о чем еще не догадывался и потому принялся расспрашивать Лёвина (а его успехи злые, завистливые языки непременно увязывали с многовахтовкой), что же сам он думает об этой пресловутой новинке. Лёвин устало, бесцветно, словно в тысячный раз, пояснил, что эффективнее всего, грамотнее и надежнее работать обычными четырьмя вахтами и что в первую голову надо укреплять вспомогательные звенья, налаживать связи со смежниками, приближать их — даже в самом прямом, территориальном смысле — к потребностям буровиков:

— А то додумались все базы в Вартовске сосредоточить! Вот и приходится гонять по пятьдесят — сто километров за любой ерундой.

На Самотлоре долго не утихали споры. Потребовались решение обкома, приказ министра, чтобы многовахтовая химера сгинула и Самотлор вернулся к классической по составу бригаде. Тут тоже не обошлось без вздохов и мрачных пророчеств — но бригада Левина как бурила больше всех, так и продолжала бурить, а через несколько лет взяла сто тысяч метров обычными четырьмя вахтами.

Правда, произошло это позднее, а тогда соперничество двух бригад было в самом разгаре, ревниво подсчитывались не только метры, но и каждый мешок химреагентов, отправленный Лёвину, и каждый турбобур, и каждое долото. Отношения порой обострялись донельзя. Была тут, думаю, доля и моей вины — многое тогда я не понимал или понимал плоско, судил о вещах не то чтобы предвзято, но вполне поверхностно, мои очерки в «Смене» о соревновании двух буровых бригад на Самотлоре читали довольно внимательно, и это не только льстило профессиональному тщеславию, но и приводило к разного рода столкновениям. До сих пор мне становится не по себе, когда я вспоминаю одно хмурое утро в кабинете тогдашнего начальника управления буровых работ Валентина Ивановича Хлюпина. Вместе с хозяином кабинета и главным инженером управления Александром Викторовичем Усольцевым мы спорим до хрипоты, подсчитывая все те же проклятые вахты у Китаева и у Лёвина. Усольцев, человек достаточно сдержанный и холодный, наступая на меня, яростно цедит, что он был буровиком уже в те годы, когда я не мог еще отличить долото от лопаты, а я, огрызаясь, сообщаю ему, что в ту пору, когда он учился отличать долото от лопаты, я пытался постичь разницу между форпиком и форзацем... Но когда бригада Китаева выполнила пятилетку (всего лишь за три года и пять месяцев, однако на целых полгода позднее левинской бригады), Лёвин первым приехал поздравить соперников с успехом. Вместе пели они тогда, смеялись, даже бороться затеяли, составив локти на шатком столе, ну, и сломали этот стол, конечно, под грохот беспечного смеха. Балагурили, подначивали друг друга, а Макарцев сказал Лёвину: «Ничё, Михалыч. Поглядим, как дальше выйдет. Еще не вечер». — «Поглядим, — отозвался Левин. — Только пусть Китаев не торопится из мастеров уходить. Слышишь, Васильич?..»

— Сергеич, — спросил Сорокин, — Китаев хорош в бурмастерах был? Личило ему это дело? А то мне как-то в Тюмени книжка попалась про вашу бригаду — там, кстати, и про тебя есть, Сергеич, — так в книжке Китаев, да и вы все только работой живете. Конфликты, конечно, есть, но тоже по работе... Я-то читал — это как в молодость вернулся, но потом подумал: неужто до сих пор пожар, пожар, пожар?..

— Книжку эту Яклич написал, — хмуро сказал Макарцев. — Фото — Лехмуса.

— Да?! — обрадовался Сорокин.

— Уж мне-то больше радости, — сказал я. — Живого читателя вижу.

— Ладно, обменялись любезностями, — проворчал Макарцев. — Давай по делу. Буровым мастером Китаев был отменным. Рос стремительно — тут ему обе его школы помогали: и институтская, и партийная. Если и робел поначалу, так это быстро прошло. Силу свою ощутил и не давал себя ломать. Умел ценить риск, как он выражался, «грамотно обеспеченный». Всегда мы с ним общий язык находили. Всегда... Правда, был один случай... Ладно. А что пожар... Так он до сих пор не угас.

— Да-а... — протянул Сорокин. — Совсем ты не переменился, Сергеич. И уж теперь, наверное, не переменишься никогда…

— Зря я тогда с Китаевым повздорил, — сказал Макарцев Сорокину. — Была, конечно, причина, но... Не мог я ему простить, что он вдруг из бригады ушел. Через неделю-другую, правда, вернулся, но уж тут между нами кошка величиной с теленка пробежала... Осадок какой-то остался. Жили-жили вместе, все пополам делили, а тут он как бы затаился, доверять перестал... Понимаю, что его допекло, но это теперь понимаю, тогда я его уход как личную обиду воспринял. Да не только я — многие мужики в бригаде. Он, наверное, даже не знал до той поры, как мы все в него верили. Ну, и слово за слово — расплевались. Зря. До сих пор это как заноза во мне. Ему ж трудно было тогда, а я как бы в сторонку. Да-а... В бригаду он, значит, вернулся, а бригада большая, на сто тысяч шли, сменных мастеров двое... Ну и оба — как на подбор. Их так и звали — «Пара гнедых, запряженных зарею». Сам понимаешь, что за клиенты! У одного как-то жена в отпуск уехала, так второй ему: «Ты ко мне перебирайся жить. Один ты там сопьешься». Ну и оба на неделю забурились... А тут еще Китаев впоролся в такую аварию — ох!

— Какая авария? — спросил Сорокин. — Что там было?

— Много чего было, — сказал я. — Для одной буровой даже слишком много...

— Дикая история, — сказал Макарцев. — Да-а... Я в отпуск ушел, дома сидел, даже не выходил никуда. Книжки читал. Толстые книжки...

— А Китаев что? — не отставал Сорокин.

— Про аварию тебе Яклич расскажет, — пояснил Макарцев. — Он в те дни на буровой у Китаева торчал...

— Всего не расскажешь и не опишешь... Такую кашу я первый раз видел...

— Да и мне нечасто доводилось, — сказал Макарцев.

— И в сторону от проектного азимута они ушли, — вспоминал я. — И в потерянный ствол снова зарезались... Ну а кончилось — выбросом. Тогда там, на скважине, весь инженерный буровой генералитет Тюмени собрался...

Год только народился, всего неделя прошла, но какой щедрой была эта неделя; за семь дней бригада Китаева пробурила больше трех тысяч метров. Только что завершенная бурением скважина стояла под окончательным каротажем, последними геофизическими испытаниями.

С них-то все и началось.

Не пошел у геофизиков один прибор — бывает, не пошел другой — тоже бывает. А время идет, инструмент на подсвечнике, ствол открыт, опасность разрушения ствола — реальное дело, и, чтобы отвести беду, надо регулярно промывать скважину, восстанавливать надежность глинистой корки ствола. Но для этого надо извлечь из скважины геофизические приборы, навернуть квадрат, пару свечей смайнать для верности, пустить насосы и мыть аккуратненько, не форсируя рост давления. Час-другой на эти занятия уйдет непременно. А теперь представьте их состояние — состояние мужиков на ночной январской буровой в центре Самотлора: неделя прошла на едином дыхании — что такое час? ерунда? нет, это время, за час можно уйти далеко вперед, а можно и на месте остаться. Оставаться на месте не хотелось. Хотелось вперед. А тут еще и геофизики обычную свою песнь завели: мол, вот-вот они закончат — и тогда берите свою драгоценную скважину, делайте с нею что хотите. Сейчас-сейчас. Еще сейчас-сейчас. И еще сейчас-сейчас.

Так сутки и миновали.

За сутки стенки скважины деградировали, кое-где в стволе появились сужения. Когда стали майнать инструмент на проработку скважины, поток раствора погнал впереди себя шлам с обвалившихся стенок, образовалась пробка, раствор заметался в поисках выхода, но вверх пути нет, вниз тоже — и раствор, напрягшись, разорвал пласт, хлынул в каверну. На вышке сразу почувствовали неладное — циркуляция раствора прекратилась, перестал он возвращаться в приемные мерники по затрубному пространству, мелели и пересыхали желоба, буровой рукав, нависший над ротором, то дергался нервозно, то обреченно затихал.