Так получилось, что под воздействием внешних обстоятельств в Екатерине начали вырабатываться качества, не свойственные слабому полу. Мы уже говорили, что инструкция, хотя и требовала внешнего подчинения супругу, на деле отводила жене лидирующую роль в приобретении потомства. Не даром Екатерина писала, что императрица винила ее в том, «в чем женщина быть виновата не может». Фактически свекровь хотела от невестки изменения стереотипа полового поведения. Даже круг чтения Екатерины был скорее неженским — философия, история. А вот Петр глотал романы. Она думала головой, он познавал мир сердцем. Привычки великой княгини тоже приобрели неожиданную направленность — она стреляла из ружья, по-мужски ездила верхом и убивала время на охоте.
Лето 1748 г. супруги провели то в Петергофе, то в Ораниенбауме. «Я вставала в три часа утра, — вспоминала Екатерина, — сама одевалась в мужское платье; старый егерь… ждал уже меня с ружьем; на берегу моря у него был наготове рыбачий челнок. Мы пересекали сад пешком, с ружьем на плече мы садились — он, я, легавая собака и рыбак, который нас вез, — в этот челнок, и я отправлялась стрелять уток в тростниках, окаймлявших море с обеих сторон Ораниенбаумского канала, который на две версты уходил в море. Мы огибали часто этот канал и, следовательно, находились иногда в довольно бурную погоду в открытом море на челноке. Великий князь приезжал через час или два после нас, потому что ему надо было всегда тащить с собою завтрак и еще не весть что такое. Если он нас встречал, мы отправлялись вместе; если же нет, то каждый из нас ездил и охотился порознь»[322].
В десять Екатерина возвращалась и, переодевшись, выходила к обеду, потом отдыхала, вечером была музыка или супруги катались верхом. Идиллическая картина. Любопытно только, зачем Петр, вздрагивавший при выстрелах и побаивавшийся бурного моря, ездил каждый день на охоту? При больном желудке (на нервной почве у него развивались геморроидальные колики) он нуждался в теплом завтраке, а при общей склонности к простуде — в сухих чулках и обуви. Тем не менее, великий князь заставлял себя рыскать в камышах по колено, а то и по пояс в воде, ни в чем не желая уступать жене. Странное соревнование.
Уместен вопрос: кто из супругов первый пристрастился к табаку? Все источники указывают на Петра как на курильщика. Но он выучился этому довольно поздно, если верить Штелину, года за два до переворота. (Возможно, и раньше, ведь Понятовский уже в 1755 г. говорил о трубке великого князя.) Польский аристократ очень деликатно обозначил проблему, по-видимому: «Великая княгиня, как и многие другие, терпеть не могла запаха курительного табака… здесь коренилась первая причина ее недовольства»[323].
О каком недовольстве речь? Случается, отвращение к определенным запахам становится причиной физического отторжения. Но наследник закурил поздно. «Петр III в юности не мог сносить табачного дыма, — писал Штелин. — Еще будучи великим князем, он показывал к нему такое же отвращение, как императрица Елизавета, для которой ничто не было так противно, как запах табаку и чесноку. Если к нему кто приближался, от которого пахло табаком, он ему тотчас выговаривал, что он курил»[324].
Значит, и почвы для «недовольства» со стороны Екатерины быть не могло. А вот у мужа имелись все основания. Правда, великая княгиня не курила, зато нюхала табак. И супруг не раз сильно распекал ее за вредную привычку. Но царевна так прикипела к зелью, что даже просила приближенных потихоньку угощать ее, во время обеда протягивая под столом табакерку. Позднее, уже став императрицей, она брала щепоть табака левой рукой, поскольку правую протягивала для поцелуя. Возможно, Петр до определенного момента объяснял себе неудачи с женой запахом, идущим от нее.
Перед нами очень необычная картина: с одной стороны, болезненный юноша со скрипкой и книжкой, с другой — третирующая его девица, высокомерная, занятая политическими интригами, скачущая верхом, стреляющая из ружья, нюхающая табак и читающая книжки не по возрасту. А кроме того, мотовка и легкого поведения. Ей не хватало только предрасположения к выпивке. Но эту пагубную страсть с лихвой заменяла азартная карточная игра, которую Екатерина вынуждена была вести со своими надзирателями, чтобы, спуская им деньги, смягчать режим «тюрьмы». На упрек Елизаветы по поводу долгов великая княгиня однажды ответила, что при содержании в 30 тысяч одна Чоглокова со своими картами стоила ей 17 тысяч за год.
Мы так привыкли воспринимать Екатерину Семирамидой Севера, что забываем — в юности на нее смотрели совершенно иными глазами. Победи в роковые дни 1762 г. Петр, и приведенный образ закрепился бы в отечественной традиции. Никто не узнал бы об ученице Вольтера, преобразовательнице законов, покорительнице турок и шведов… История иногда шутит очень злые шутки.
«Потеря близкого друга»
Петр хотел казаться мужчиной. Екатерина вынуждена была им стать. Называя свое положение «политической тюрьмой», великая княгиня нисколько не преувеличивала. «Жизнь, кою сия принцесса ведет поневоле бок о бок со своим супругом, и принуждения, коим оба обречены, есть самое настоящее рабство, — писал Финкенштейн. — Запертые при малом своем дворе, окруженные самым презренным сбродом, не имеют они при себе никого, кто бы им помогал советом… Постоянно пребывают они под присмотром у своих надзирателей, и свободою ни минуты наслаждаться им не суждено… На ничтожнейшую забаву особенное потребно разрешение; все их речи надзиратели записывают и в дурную сторону перетолковывают, а затем государыне доносят»[325].
В таких условиях великокняжеская чета была как будто полностью выведена из политической игры. Устранив их, как возможную точку опоры для сторонников прусского короля, Бестужев решил добить последнего противника — лейб-медика императрицы Иоганна Германа Лестока.
Некогда, в 1742 г., именно Лесток и Шетарди поддержали перед императрицей кандидатуру Бестужева на пост вице-канцлера. За него говорили огромный дипломатический опыт и европейское образование. Прочие русские вельможи, по их мнению, просто не справились бы с ведением иностранных дел[326]. Но бывший сторонник Бирона не вызывал у Елизаветы доверия. Продвигая его вперед, лейб-медик и французский посланник считали, что Алексей Петрович станет послушной игрушкой в их руках. Друзья совершили типичную ошибку иностранных министров при петербургском дворе — положились на русского. Между тем Бестужев повел себя так же, как когда-то А. П. Волынский — набрав силу, вступил в борьбу с прежними покровителями.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});