дядя Йожеф стал ему вторым отцом. Ласло многому научился у Брукнера и любил его сыновней любовью. До того вечера, когда он пришел сообщить, что примкнул к мятежникам, они ни разу не ссорились и не спорили друг с другом. Ласло не представлял себе, чем бы все могло кончиться, если бы он не ушел тогда. Но теперь у Ласло не оставалось никаких сомнений в своей правоте. «Трудно с такими людьми, как Брукнер, — у них на глазах шоры. Как странно все в жизни: живешь много лет подряд бок о бок с человеком, думаешь, что знаешь его как свои пять пальцев, а потом случится что-нибудь серьезное и видишь — не все ты знал о нем». В пятьдесят втором, когда стало известно, что отца Ласло арестовали, дядя Йожеф обил из-за него все пороги.
— Ни в чем он не виноват, — убеждал всех дядя Йожеф. — Я этого человека знаю. Честнее его нет на свете коммуниста. Тут какая-то ошибка!
Он не отрекся от своего друга, не поверил в его виновность, а когда ему всюду отказали, заявил:
— Не понимаю нашего руководства! Какой смысл партии бросать в тюрьму своих честных боевых сынов? До чего может довести такая политика?
А один раз он в гневе воскликнул:
— Знаешь, Ласло, мне иногда кажется, что в высшем партийном руководстве сидят просто предатели!
Это дядя Йожеф поддержал Ласло в трудную минуту, утешил его, когда юношу из-за ареста отца не приняли в университет. Старик знал, что Ласло и Эржи были членами «кружка Петефи». Это было ему не совсем по душе, но ходить на собрания кружка он не запрещал. В пятьдесят третьем отца Ласло выпустили, и дядя Йожеф торжествующе восклицал:
— Видишь, сынок, говорил я тебе!.. В партии побеждают здоровые силы.
Об Имре Наде он в ту пору отзывался с уважением.
Увидев своего друга после тюрьмы, Йожеф ужаснулся. Узнать его было нелегко: волосы поседели, кожа на скулах натянулась, словно ссохлась. Прежними остались только густые длинные усы да глаза. Глаза сияли так же живо, как бывало, и лишь привычная озорная усмешка больше не прятались в них.
Старик рассказал обо всем, что с ним произошло за этот год.
— Знаю я, друг, — ободрял его дядя Йожеф, — что ты честный человек и сидел понапрасну.
— Не одному тебе следовало бы это знать, Йожи, — тихо заметил отец Ласло, — а всем моим знакомым! А то вот видишь, даже реабилитировать меня не хотят.
— А что тебе ответили в парторганизации?
— Говорят, что не смогут решить мой вопрос, пока суд не пересмотрит мое дело. Ведь выпустили-то меня по амнистии. То есть меня по-прежнему считают преступником, только помилованным. От одного этого можно с ума сойти. Нет, так я жить не могу! Понял? — зашептал отец. — Не могу я с моим двадцатилетним революционным прошлым жить при диктатуре пролетариата с клеймом негодяя. Я знаю, — бил он себя в грудь, — что я не виновен! А помилования мне не нужно. Пусть они преступников милуют, а не меня!
— Успокойся, Лаци, — пробовал утешить друга дядя Йожеф, — все уладится.
— Не могу я успокоиться. Не могу. Товарищи мои не хотят со мной разговаривать. Зато враги так и вьются вокруг, обхаживают. «Теперь ты понял? Сам видишь?» — нашептывают они. Один раз даже наш бывший помещик Вереш-Хорват ко мне наведался. Сказал, что зашел только узнать, как я себя чувствую. А под конец и говорит: «Вот видишь, старик, зря землю-то разделили. С этого и началась беда. Не послушал меня в сорок пятом, хотя сколько лет проработал у меня в батраках!»
— А ты что ему ответил? — спросил Брукнер.
— Что ж я мог ответить ему? Выгнал! С вами, говорю, мне все равно не по пути!
«Это было три года назад, — думал Ласло. — Но отца до сих пор не восстановили в партии. Теперь он, наверное, по-другому рассуждает».
В голове одна за другой проносились мысли.
Размеренно урчал мотор автомашины…
Когда тетушка Брукнер добралась до завода, уже стемнело. Осунувшаяся, измученная, она устало опустилась на стул в помещении партбюро. Но как только узнала, что муж отправлен в больницу, вскочила и бросилась к выходу.
— Мне надо идти. Мое место возле Йожефа.
— Нельзя, дорогая, тетушка Брукнер. Скоро комендантский час, — объяснял ей Коцо. — Я не могу отпустить вас. Да и нет никаких причин для беспокойства. С товарищем Брукнером не случилось ничего серьезного. Просто небольшое переутомление.
— Ты, сынок, не утешай меня… Мне надо идти. Мое место возле Йожефа. Знаю я, какой он делается, когда заболеет…
— Милая хозяюшка, — вмешался Камараш, — не болен ваш хромой козел! Его и обухом не перешибешь. Захотелось старику немножко отдохнуть, вот и все. Поверьте мне…
— Нет, Фери, не могу я здесь оставаться, даже если весь свет перевернется!
Но все-таки ее уговорили переночевать на заводе. Парторг убедил женщину, что сейчас ей все равно не найти мужа, так как неизвестно, в какую больницу его отвезли. А утром тетушку отправят в город на машине и помогут разыскать дядю Йожефа.
Скрепя сердце она, наконец, согласилась. «Если уж все в один голос уверяют, что Йожи здоров и только нервы у него немного подкачали, значит, это правда. Вот и Фери то же самое говорит, а ведь он, насмешник, близкий друг Йожефа». И тетушка Брукнер осталась ночевать на заводе. Склад еще горел. Здание обрушилось, и остатки внутренних стен уродливо торчали на фоне неба. Огонь подточил балки, и междуэтажные перекрытия рухнули вниз. Выбившиеся из сил люди присели отдохнуть. Половину запасов со склада полуфабрикатов удалось спасти, и все же ущерб, причиненный огнем, исчислялся многими миллионами форинтов. Бо́льшую часть хранившегося здесь сырья составляли импортные материалы, и это больше всего огорчало людей. Теперь об этом рассуждали в столовой. Гадали: что вызвало пожар? Искали Дёри, но его нигде не было.
— Может, домой сбежал? — предположил Камараш. — В последнее время малый что-то совсем скис.
В столовой атмосфера накалялась: работники питания исчезли, ужина не было. Но Коцо не растерялся.
— Дядя Боруш, кто у тебя дежурит в проходной? — спросил он вахтера.
— Йожка Имре.
— Хорошо, тогда берись сам за дело. Перепиши нас, а также тех, кто находится в пожарной охране, на постах, в караульном помещении на отдыхе…
— Будет сделано, — отозвался старик и вышел.
— Надо взломать дверь в продовольственный склад и буфет, — предложил Немет.
— Правильно, — поддержали его. — Пожар больше убытков причинил! Спишем…
— Терпение, товарищи, терпение, — остановил людей Коцо. — Через час все получат хороший горячий ужин. Только чуточку терпения!
Люди успокоились. Они сидели тесной кучкой, усталые,