на пол, отчаянно всхлипывая.
Я должна была сказать: «Пожалуйста, спроси разрешения перед тем, как поцеловать меня». Я должна была попросить: «Пожалуйста, не уходи!»
Митч думает, что дело в его шрамах, хотя я их даже не видела. Он считает, что меня тошнит при одной мысли о них. Или о нем. Ему больно, а это последнее, чего я хочу. Но я приняла это и ничего не сделала, чтобы исправить ситуацию. Так мне не придется объяснять, что я не заслуживаю кого-то вроде него.
Чувства – это хаос. Разум – определенность. Все просто, логично. Я могла бы объясниться с Митчем, тогда ситуация не оказалась бы такой запутанной, как сейчас. Но сердце просыпается в самый неподходящий момент и начинает сыпать вопросами: «А что, если?..» Потому что боится. Боится ответов и уговаривает себя, что, возможно, лучше незнание. Ведь правда может ранить.
Что, если он меня возненавидит? Не простит? Что, если я смирюсь с этим и ничего не скажу?
– Я должна была признаться, что люблю тебя, – всхлипываю, содрогаясь в рыданиях.
От внезапного стука в дверь я вскрикиваю.
– Дорогая.
Резко выдыхаю. Только один человек во всем мире называет меня так. Я сижу на полу в прихожей и рыдаю. Он все слышал?
– Впусти меня, пожалуйста.
Я поднимаюсь и без раздумий открываю дверь. Мне все равно, что он увидит меня в таком состоянии.
Мы замираем напротив друг друга. Митч словно солнце, и я планета на его орбите. Он молча разглядывает меня, а я вытираю слезы, вздернув подбородок.
– Пендехо, что еще мне сделать, чтобы прогнать тебя? – шепчу я срывающимся голосом.
Митч ничего не отвечает и делает шаг ко мне, но я отступаю. Шаг за шагом. Вглубь квартиры.
– Ты что-то забыл?
Никакой реакции.
– Ты любишь меня?
Запинаюсь, и Митч бросается вперед, крепко сжимая меня в объятиях.
– Сколько ты слышал?
– Достаточно, – бормочет он, прижимая меня к себе. Его рука зарывается в мои волосы. – Просто, чтобы ты знала, эта дверь не очень прочная. И… ты только что назвала меня дураком?
Всхлипываю, глядя на него, в его прекрасные глаза. Наши носы соприкасаются, и меня обжигает его горячее, частое дыхание. Ощущаю, как вздымается при каждом вздохе его грудь.
– Гугл сказал, это значит «козел». – Митч все слышал. Все. Черт.
Он слабо улыбается.
– Это тоже.
Считаные сантиметры разделяют наши губы. Но он не пытается поцеловать меня. Не спрашивает разрешения. Не двигается.
– Почему ты солгала? – Его шепот как дуновение ветерка. Рука скользит по моей щеке.
– Потому что так было проще. Сначала. И потому что я не могла вернуться в прошлое и все исправить. Я боялась, – признаюсь ему. Я не могу по-другому. Правда должна наконец прозвучать.
– Объясни мне. Пожалуйста.
По моему лицу текут слезы, и я рассказываю все. Как бы тяжело мне ни было, это оказывается легче, чем думала.
– Я должна была сделать больше. Действовать быстрее. Но я не справилась, Митч. А ты лежал там, окруженный пламенем, и потом эти шрамы, я…
Он прижимает палец к моим губам, и я умолкаю. Он хмурится, плотно сжав губы, на скулах напрягаются желваки.
– Ты действительно так думаешь? Что это твоя вина? Эти шрамы?
Не могу сказать «да», даже кивнуть, но мне и не приходится. Он уже знает ответ.
– Я заколебалась. Меня парализовало от страха, когда увидела тебя там. Это стоило времени, и я… не могу простить себя.
Уронив голову Митчу на грудь, цепляюсь за его рубашку.
– Не знала, как сказать тебе, что это моя ошибка. Что я недостаточно хороша для тебя и… что ты мне нравишься. Слишком нравишься.
Он обнимает меня, уткнувшись подбородком мне в макушку. Успокаивающе гладит по спине, пока я не успокаиваюсь. Пока мое дыхание не приходит в норму.
– Ты сделала все, что могла, и вытащила меня оттуда. А что до колебаний – они часть человеческой природы. Это была чрезвычайная ситуация. Ты ни в чем не виновата, Сьерра. Ни в произошедшем, ни в моих шрамах.
По моему телу пробегает дрожь. Я не подозревала, как отчаянно нуждалась в этих словах. В том, чтобы услышать это. От него!
Митч отстраняется и нежно приподнимает мой подбородок, заставляя взглянуть себе в глаза.
– И ты всегда будешь более чем хороша для меня.
– Ты настоящий зануда, Ривера, – выдавливаю я, и на его лице мелькает улыбка. Но затем он снова становится серьезным. Его взгляд меняется, как и атмосфера, окружающая нас.
– Я хочу целовать тебя. Сейчас. Всегда. Можно? – спрашивает он, и не будь я давно без ума от него, влюбилась бы в эту секунду.
Стоит прозвучать моему «да», его губы касаются моих. Исследуя и покоряя, утешая и лаская. Он обхватывает мое лицо руками и сжимает.
Мы кружим по квартире, от стены к стене. От поцелуя к поцелую. Я теряюсь в пространстве и чувствах.
– Я тоже люблю тебя, Сьерра Харрис, – бормочет Митч. – Подумал, что стоит упомянуть об этом. Вдруг до тебя еще не дошло.
– Дурила, – улыбаюсь я.
– Надо научить тебя испанскому, тогда ты сможешь ругаться на меня на нескольких языках сразу.
Смеясь, утыкаюсь ему в плечо. Поцелуи Митча спускаются на мою шею, его дыхание щекочет мою разгоряченную кожу.
– Но это не значит, что тебе удастся меня снова прогнать. Даже не думай об этом.
Бабочки у меня в животе кружат сильнее и разлетаются по всему телу, щеки вспыхивают.
– То есть мы теперь…
– Вместе? Как пара? – заканчивает Митч. – Мы не обязаны сразу ставить штамп. Я влюблен в тебя. Хочу узнать тебя лучше и проводить с тобой столько времени, сколько возможно. Хочу целовать тебя. Постоянно. И… никого больше. Только тебя.
– Хорошо, – выдыхаю я и прикусываю губу. – Может, не будем пока говорить всем на работе… Ну, только пока. Я не хочу…
Все испортить? Отвлечься от целей? Не знаю. Но мне нравится мысль оставить происходящее между нами.
– Не вопрос. В больнице я буду, как и прежде, доводить тебя, соревноваться, срывать операции и не давать никаких поблажек.
– Эй! – округляю глаза. – Какие поблажки? Я и так лучше тебя!
Митч со смехом подхватывает меня на руки, проходит к дивану в гостиной и усаживает меня себе на колени.
Все, о чем мы только что говорили, улетучивается у меня из головы. Остается только Митч. Его растрепанные волосы, в которые я зарываюсь пальцами. Припухшие губы, которые блестят от моих поцелуев. Смятая рубашка, из-под которой виднеется компрессионное белье – все еще нужное после операции. Широкие плечи, которые обычно прячутся под медицинской формой.