Читать интересную книгу Девятьсот бабушек - Р. Лафферти

— «Петля», «узел», «щенки», — рассмеялась Валерия. — Курьезные слова, такие же, как «Чикаго». И как только ты их выдумал?!

— В Чикаго процветала одна компания, — как будто не слыша ее, продолжал Эпикт, — она выпускала всевозможные жевательные резинки. И скудному народному воображению город представлялся столицей всего жвачного мира. Мне удалось восстановить имя ее хозяина — что-то вроде «Виггли»[36]. Эхо мрачной катастрофы каким-то образом донеслось до детей, они это связали с представлением о жвачной столице и у них получился кровавый Крошка-Вилли, любитель каннибальских жвачек.

— Ты, Эпикт, превзошел самого себя, — сказал Шиплеп. — Никто в мире не выдумал бы ничего более фантастического!

— Добрые господа, — продолжал Эпикт, — в эту минуту для вас как бы опускается занавес. Вы опять перестаете помнить — даже мою великолепную шутку, даже смешное название города. И что более важно, я тоже это забуду.

Все, все забыто. Конец. Вы смотрите на длинную, пустую ленту, и не верите своим глазам. Должно быть, я ненадолго отключился. Никогда в жизни не выдавал я пустой ленты. Смирнов, я нутром чувствую, этот эксперимент не удался. Задай мне другую задачу. Я не часто терплю фиаско.

— На сегодня хватит, Эпиктистес. Нам всем почему-то захотелось спать. Да, решенье не найдено. Не помню, какая была задача? Но это неважно. Неудачи легко забываются. У нас столько дел, найдется над чем ломать голову.

С сонным видом, волоча ноги, все отправились заниматься своими делами. Кибермашина Смирнова на чем-то споткнулась, думали они. Но все равно это отличное устройство. В следующий раз она обязательно все решит.

В коридоре Смирнов споткнулся о старый телепантограф-деформатор. Вот уже двадцать лет он спотыкается о него, как будто не видит этой штуковины.

Машина вытаращилась на Смирнова девятью рядами глаз и с готовностью улыбнулась. Опять что ли очередной катаклизм? Опять предстоит всеохватная работа? Телепан в полной боевой готовности! Но нет, Смирнов прошел мимо. И машина опять погрузилась в сон.

— Чертова груда жести! — буркнул Смирнов и пошел дальше, потирая ушибленную голень. — У меня смутное ощущение, будто я знаю, откуда здесь эта железка и зачем она нужна…

Перевод с английского Марины Литвиновой

ЧУЖИМИ ГЛАЗАМИ

I

— Что-то меня не радует встреча очередного Великого Дня, — сказал Григорий Смирнов. — Все как всегда: душное утро, дождь после полудня, унылый вечер. Помнишь, как было с рекапитулирующим коррелятором?

— Более известном как машина времени. Но, Григорий, это был наш большой успех. Все три экземпляра постоянно в работе, еще один построят в ближайшее десятилетие. Их трудно переоценить.

— Да, но от этого успеха мало радости. Он, можно сказать, отравил мне всю жизнь. Помнишь первое испытание машины — рекапитуляцию битвы при Гастингсе?

— Как такое забыть? Три скучнейших года мы убили на поиски этой битвы, а она оказалась мелкой стычкой, произошедшей на пяти акрах какого-то дурацкого поля, и длилась она меньше двадцати минут. Откуда нам было знать, что даже в такую относительно недавнюю историю может вкрасться ошибка размером в четыре года? Пришлось просканировать уйму унылых дней и уйму грязных полей, прежде чем мы воссоздали эту, с позволения сказать, битву.

— А как мы собирали остроты Вольтера из первых уст?

— Да, та еще потеха! Что может нового узнать о тошноте тот, кого и так тошнит? Этот Вольтер — просто извращенная старуха!

— А Нелл Гвин? [37]

— Малоприятная бабенка. Король явно страдал дурновкусием.

— А коронование Карла Великого?

— Коронование ревматизма! Хочешь согреться — носи с собой в корзинке горячие угли. Это было самое холодное Рождество в моей жизни. Всех остальных согревала медовуха. Мы были единственные, кто не мог ни дотронуться до нее, ни отведать.

— А когда мы углубились дальше в прошлое и услышали речи божественной Сафо?

— Да, она как раз собралась кастрировать любимого кота. Битых три дня только об этом и говорила! Какое счастье, что не все слова великой поэтессы дошли до нас из глубины веков!

— А как тебе великий Пифагор за работой?

— Чуть ли не целую неделю решал элементарную задачку по геометрии. Помню, кто-то порывался передать ему через временной барьер логарифмическую линейку и объяснить, как она работает.

— А как мы подслушивали воркование великих любовников Тристана и Изольды?

— Тристан целый день терзал треклятую арфу, пытаясь настроить ее в тон дудочке-свистульке. А Изольда беспрерывно канючила про медвежий жир, которым ей, видите ли, нужно намазывать волосы, вот только взять его негде. Да и сама она, если помнишь, была настоящим бочонком, правда, весьма миловидным. Пожалуй, самым миловидным из всех, что мы видели на протяжении нескольких веков в обоих направлениях. Вряд ли кто-то смог бы обхватить ее за талию, но я могу представить, сколько удовольствия доставила бы такая попытка жителю той страны и той эпохи.

— Мм… И пахла она, как плюшка с корицей. А помнишь Ланцелота?

— Бедняга мучился радикулитом, из-за чего совершенно не мог ездить верхом. Добавь сюда вывихнутый локоть и старое ранение в пах… в общем, штанов за «круглым столом» он протер больше любого другого известного мне героя. Будь у меня такой охранник — дорогостоящий, и к тому же мало на что годный — я бы нашел способ разорвать с ним контракт. Держать в команде такого молодца только затем, чтобы читать газетные вырезки о его геройствах десятилетней давности? Не вижу смысла. Любой из деревенских мог стащить его с клячи и вывалять в грязи.

— От Аристотеля я тоже не в восторге. Этот его варварский греческий диалект северного побережья! Целых три часа помощники завивали ему бороду. А его рассуждения о бороде как наиважнейшей сущности и экзистенциальной идее, — ты уследил за его мыслью?

— Честно говоря, нет. Но, очевидно, речь была проникновенной.

Некоторое время они сидели молча, опечаленные, как люди, которые потеряли что-то очень важное.

— Машина времени — это, определенно, успех, — сказал наконец Смирнов. — Но радости открытия больше нет, осталась одна тоска.

— Радость открытия — это первоначальное и мимолетное состояние изобретателя, — ответил Когсворт, — а дальше начинаются рабочие моменты.

— А это твое новое изобретение? Не уверен, что хочу видеть, как ты его запускаешь. По-моему, новая машина разочарует тебя еще больше.

— Я тоже так думаю. Но все же она лучше предыдущей. Я так взволнован, прямо как мальчишка.

— Мальчишкой ты уже был однажды и никогда не станешь им вновь. Скорее, новая машина тебя состарит, и я не хочу быть свидетелем того, как ты попадаешь под ее влияние. Предыдущая машина по крайней мере перезахватывала прошлое. С этой ты увидишь только настоящее.

— Да. Но другими глазами.

— Пары собственных глаз достаточно. Какая польза в твоей новинке? Очередная безделушка.

— Нет! Поверь, Григорий, это вовсе не безделушка. Мир может выглядеть совсем иначе, если смотреть на него глазами другого человека. Я уверен, что Вселенная, которую мы привыкли считать единственной, на деле состоит из миллиардов непохожих Вселенных, и каждая создана только для того человека, который на нее смотрит.

II

Церебральный сканер, работу над которым только что закончил Чарльз Когсворт, был не такой уж и сложный. Компактное усиливающее устройство оригинальной конструкции — а точнее, батарея усилителей, — предназначалось для синхронного (возможно, слово «симпатического» подошло бы лучше) сопряжения двух сверхсложных машин — двух человеческих мозгов. Всего-навсего усилитель, не более. Изобретатель предполагал возможность контакта на уровне подсознания. Потребовалось заострить внимание не более чем на двух десятках ключевых аспектов, чтобы все получилось.

Единственное беспокойство вызвали две вещи: извилистая кора головного мозга, этот дом сознания, этот терминал чувств, и квазиэлектрические импульсы — индикаторы мозговой активности. Когсворт давно считал, что при соответствующем усилении импульсов головного мозга их возможно передавать в другой мозг настолько полно, что человек сможет видеть глазами другого человека, а также погрузиться в его внутренний мир: иметь те же мечты и грезы, воспринимать окружающее так, как его воспринимает испытуемый. И это будет совсем не та Вселенная, которую он привык видеть.

Работа над сканером завершилась, когда в него ввели компиляцию из досье семи разных центральных нервных систем: набор сложных данных о волнах головного мозга — параметры частоты, импульса, потока и поля, а также волновые модели Лайала. Эти нервные системы Когсворт собирался связать со своей собственной.