– Смотрите, мадам, какой несчастный малыш, – сказала Маргарита, усаживаясь рядом со мной. – Он, наверное, целую неделю ничего не ел!
Я протянула руку и осторожно коснулась щеки мальчика.
– Как тебя зовут, малыш?
Ребенок молчал, весь сжавшись. Я даже испугалась, почувствовав, как он напряжен. «Они похожи, – мелькнула у меня мысль. – Жанно и этот мальчик. Любой скажет, что они братья».
Почему это случилось с Анри? Почему именно сейчас, когда я жду ребенка, мне пришлось узнать о столь печальном событии? Я совсем не была готова к тем горьким заботам, что так внезапно обрушились на меня!
– Вот письмо, мадам. Пожалуй, оно для вас.
Я долго тупо вглядывалась в строки. «Оставляю вам Шарля Анри… у меня нет ни одного су… я знаю, что виноват перед вами, но осмеливаюсь надеяться на вас…»
Ни одного толкового объяснения не было в этом письме! Я скомкала его, снова сунула в руки Маргарите.
– Ты понимаешь, что с ним произошло?
– Кое-что понимаю, – отозвалась горничная. – Виконт впал в нищету, это каждому ясно. Хозяйка гостиницы сказала, он бежал от кредиторов, дом его в Бретани продан с торгов, а он сам еще в мае приехал в Париж и тщетно искал работу. Вы же знаете, сколько нынче безработных…
– И он так долго молчал! – проговорила я. – Молчал до тех пор, пока ему нечего стало есть!
Я прижалась лбом к прохладному окну кареты. Кто бы мог предполагать, что Анри де Крессэ так скверно кончит? Нет, я никогда не скажу Жанно о таком отце – дворянине, который бежал от кредиторов! Анри, конечно, было тяжело, но это с его стороны бесчестный поступок – самый бесчестный, какой только можно представить для аристократа.
– Не переживайте, – пробормотала Маргарита. – В конце концов, мальчика вы забрали…
– Кошмар, – сказала я безучастно. – Чего угодно можно было ожидать, только не этого.
Жанно спокойно спал, уткнувшись головкой в колени Маргариты. Нет, все-таки это к лучшему – то, что он не знает своего отца. Так он будет спокоен, и меньше выпадет на его долю переживаний.
Я взглянула на Шарля Анри. В полумраке кареты его черные глаза по-прежнему светились недетским испугом. Он еще не произнес ни единого слова. Ему было лет шесть, не больше, и он был такой же смуглый и черноволосый, как его отец.
– Конечно, Маргарита, я оставлю Шарля у себя, – проговорила я шепотом. – Они же братья, и ради Жанно я обязана его оставить…
4Громкий шум и свист прервали мои слова. Я вздрогнула.
– Что там такое?
Раздвинув занавески, я выглянула в окошко кареты. Какие-то зверского вида люди запрудили площадь перед Ратушей. Их голоса сливались в единый гул, и я ничего не могла понять. Ратуша хранила молчание, игнорируя эти призывы.
– Эй, мадам, не выглядывайте! – крикнул мне Жак с козел. Он был прав. Тяжелый камень, брошенный в карету, выбил стекло, осколки полетели под ноги, но один из них больно задел мне щеку. Я не успела отшатнуться.
– Проезжай, Жак, проезжай! – заорала Маргарита, отчаянно стуча в стенку кареты.
Чувствуя жгучую боль, я невольно поднесла руку к щеке. На перчатке осталась кровь – какого-то особенно яркого, отвратительного цвета. Я трудно глотнула, почти уверенная, что меня вот-вот стошнит, а от сильного мгновенного головокружения площадь, как в калейдоскопе, описала круг перед моими глазами.
К карете подскочила женщина в сером чепце, похожая на подметальщицу улиц, и изо всех сил ударила по окну метлой. Арсен, самый могучий из наших лакеев, мигом соскочил с запяток, схватил женщину за плечи и нелюбезно дал ей пинка под зад. Она завопила во весь голос.
– Сейчас, мадам, сейчас поедем! – обнадеживающе крикнул Арсен в мою сторону. – Эй, Жосслен, Альбер! Слезайте-ка, надо дорогу проложить через эту толпу!
Лакеи неохотно откликнулись на этот призыв, это я видела. Никому не хотелось вмешиваться. Альбер и Жосслен стояли на месте, переминались с ноги на ногу, но Арсену не помогали.
– Лучше переждать, мадам, они сами разойдутся, – сквозь зубы проговорил Жосслен, пожимая плечами.
Раздался громкий треск совсем с другой стороны, и длинный железный крюк впился в атласную обивку кареты. От испуга и неожиданности я закричала.
И сразу целая толпа окружила карету.
– Аристократы!
– Вот вам за ваши гербы!
– Мы вас научим исполнять декреты Конституанты! Крюк, которым ободрали почти всю обивку, был извлечен наружу, а вслед за этим послышался громкий лязг: герб де ла Тремуйлей был отодран от дверцы и брошен на землю. Его принялись в остервенении топтать и пинать. Чуть погодя удары десятка палок обрушились на нашу карету. Стоял ужасный гул. Казалось, сейчас на нас рухнет крыша.
Жанно заревел так пронзительно, что даже перекрыл весь этот адский шум. Шарль Анри молчал, но лицо его сделалось белым как мел. Да и мой ужас был неописуем: я не знала, за кого бояться – за детей ли, за саму себя…
– Мама! Мама! Я хочу домой! – кричал Жанно, захлебываясь слезами.
Всеобщий яростный крик заглушил его слова.
– А, да тут щенок! Будущий аристократ!
Арсен напрасно пытался обороняться. Его повалили на землю, пинали ногами, били метлами. Та самая женщина в сером чепце сняла с ноги деревянный башмак и пыталась ударить Арсена, нарочно целясь так, чтобы разбить ему голову.
– Не смотрите, мадам! Не смотрите! – повелительно шептала Маргарита. – Вы же знаете, вам нельзя смотреть!
Жак бросался от одного санкюлота к другому, что-то отчаянно кричал, втолковывал, объяснял, но его всюду толкали и даже били… Один мужчина ударил его палкой по голове, рассек бровь до крови. Вздрогнув всем телом, я закрыла лицо руками, с ужасом сознавая, что от подобного нападения следует ждать самого худшего.
– Довольно церемоний!
– С солдатами в Нанси не церемонились!
– Взяли ружья и расправились с патриотами! Перекошенные от ярости, обезображенные ненавистью лица с разинутыми ртами, с вываленными и налитыми кровью глазами мелькали в окошке кареты. Голоса хрипели и срывались от надрывного крика. Я снова закрыла глаза. Эти лица и голоса не могли принадлежать людям, я попала в зверинец – там такой же зверский оскал, такая же хищная ненависть… Звенело стекло, ржали кони, дрожала от ударов карета, рыдал Жанно, вопили санкюлоты. Все это сливалось в такую адскую какофонию, что я не удивилась бы, услышав сейчас злорадный хохот Мефистофеля.
И тут сильная боль пронзила меня так резко и безжалостно, что я пришла в себя. Задыхаясь, я прижала руки к животу, словно пыталась защитить ребенка, – боль заставила меня испугаться больше, чем все санкюлоты вместе взятые. Она стала уже не такой острой, но быстро разливалась по телу – животу, пояснице, бедрам. На лбу у меня выступила испарина.