Читать интересную книгу Пересмешник, или Славенские сказки - Михаил Чулков

В первом покое уставлены стены и потолок человеческими головами, которые изображают зевание, и все они находятся в таком положении. Сию комнату пробежать надобно весьма поспешно, и должно стараться, чтоб не зевнуть ни одного разу, ибо везде предстоит тебе погибель.

Во втором покое найдешь ты множество людей, которые по всей комнате сидя в креслах засыпают; как скоро в оный вступишь, то начнет морить тебя смертельный сон, и такой смертельный сон, и такой сильный, что, кажется, потеряешь все свои чувства. Тут надобно пробежать еще скорее, всеми силами стараться должно, чтоб не задеть никого и не помешать их спокойствию.

В третьей комнате увидишь ты весьма покойную кровать, подле которой находится статуя, изображающая жребий: она держит в руках своих закрытую книгу, и кажется, как хочет оную раскрыть; на сей кровати должен ты успокоиться и тут увидишь сон, который откроет тебе окончание сего похвального предприятия; что же оный будет значить, того мне открыть тебе невозможно, и об нем сведает только один тот, кому здесь назначено быть. Тогда будет он весьма счастлив, а я получу конец жизни моей и неизъясненного сего мучения. Придет благополучие тех людей, которые до сего времени изнуряемы были различною тяготою и которые невинно стонали под жестоким бременем варварского поколения; а оных находится целое государство.

Аскалон слушал сие повествование с великим вниманием и думал было употребить себя к тому, чтоб избавить Тризлу от сего мучения; но великие невозможности и отречение его духа были причиною тому, что он принужден был оставить намерение свое поневоле; а если бы согласился на сие демон и перенес Аскалона на остров, то бы, конечно, потерял он тут свою жизнь: ибо не с таким разумом и не с такою храбростию, каковы имел в себе Аскалон, должно было предприять сие дело. Сверх же того сей неистовый человек не искал своей славы, но искал всегда погибели человеческой: ибо родился он под злою планетою и от самого младенчества определил себя вредом всему смертному племени.

Он препроводил с Тризлою целые сутки, спрашивал ее о причине ее мучения, чего, однако, она ему не объявила и сказывала, что приказано ей таить ото всех. И когда прилетели к ней птицы и начали, по обыкновению, терзать ее груди, Аскалон озлился чрезвычайно на презренных сих тварей и хотел убить их из пращи, но демон говорил ему из воды, чтобы оставил он пагубное сие предприятие, ежели не хочет быть тут же прикован к горе и претерпевать равное мучение с Тризлою.

Тогда неистовый Аскалон пришел сам в себя и рассмотрел, что предприятие его не разумно. И так оставил он злую Тризлу без всякого сожаления и, севши опять на превращенного дельфина, приказал плыть ему к твердой земле, и там намерен был хотя и поневоле, однако расставаться с ним навеки.

Дух, не желая больше медлить, поплыл весьма поспешно на северную сторону Варяжского моря; волны уступали его стремлению, ветры не мешали продолжать путь. Спокойное море принесло их весьма скоро к несчастливым берегам города Хотыня, которым обладали тогда варвары, кои поклонялися луне, и оттого сей народ назывался лунатиками.

Хотынь стоял на самом берегу моря при устье великой реки, которая именовалася Рвань. За три версты от города построена была в море высокая башня, которые называлися, по старинному обыкновению, фарос: на них во время темной ночи горели фонари для лучшего плавания кораблей; но сия построена была для другого случая, а именно: находилася на ней многочисленная стража для усмотрения человека, долженствующего приехать к ним на дельфине; и когда Аскалон показался в их глаза, тогда на башне и потом во всем городе сделалася великая тревога.

Все жители города бежали на берег, и что казалось весьма чудно Аскалону, так то, что некоторые из них плакали весьма отчаянно, рвали на себе волосы и терзали свое тело, а другие бежали с великою радостию, подымали руки к небу и благодарили сжалившихся над ними богов. Сия чудная и неожидаемая встреча привела его в великое сомнение; он не знал, как растолковать сей народный поступок, чего ради спрашивал у своего духа причины оному, но тот отвечал ему, что он того не знает, и при сем слове, спустив его на берег и взяв у него перстень, потонул в водах морских, прикрывшись теми волнами, которые произвел он сам скорым стремлением от берега.

Как скоро Аскалон выступил на берег, то множество воинов окружили его тотчас и, обобрав саблю, шлем, пращу и кинжал, повели прямо в страшную и невоображаемую темницу и там заключили его одного.

Что ж должно было думать Аскалону о сем приключении? Он привык сам мучить и поступать тирански со всеми смертными, но теперь находится в жестокой неволе, не зная ни вины, ни преступления,- одним словом, не понимая совсем своего рока и не ведая никакой к тому причины. Ночь препроводил он в глубоких рассуждениях; однако не думал о том, что, может быть, боги, перестав терпеть его беззаконию, определили наказать, ибо сего ему никогда в голову не приходило.

Когда же начал показываться в городе день, но жители оного все еще тогда спали, пришед множество воинов, взяли Аскалона из темницы и повели во дворец к государю. И когда ввели его в залу, то увидел он великое собрание жрецов, министров и прочего господства, которые осматривали его все весьма жадными глазами. Потом когда вышел в сие собрание государь, то приказано было спрашивать у Аскалона, какого он роду, где его отечество, с каким намерением приехал в их город, для чего путешествовал на дельфине и какую имел к тому причину?

Когда приступил к нему с сими вопросами переводчик, ибо лунатики говорили не славянским языком, тогда Аскалон, не изготовясь совсем к тому и досадуя весьма много на превращение своей судьбины, отвечал ему о себе такую нелепость, что все собрание или должны были отпращиться его ответов, или смеяться оным, ежели бы они действительно знали помешательство его разума; и как услышал государь, что истины от Аскалона узнать ему никоим образом не можно, то определил так, чтоб бросить его в темницу и там уморить голодом. Сие объявил ему переводчик.

Итак, приказ государев немедленно был исполнен. Отвели Аскалона в то же смертоносное здание, заключили в него навеки и завалили двери великим камнем.

Сколь бы человек зол ни был и с каким бы хотением ни определял себя сносить всякие напасти великодушно, однако природа во многом бывает не согласна с нашими намерениями: всякая скорбь касается нашего сердца, а сия часть внутренности нашей неудобна многим сносить болезни. Аскалон еще в первый раз от рождения своего узнал прямое несчастие, и хотя поневоле, однако выведывал всю его силу и власть над человеческим поколением. Всякого рода печали, горесть и отчаяние вселилися в его сердце, великая тоска мучила его несказанно, и он столь отчаянно плакал, что почувствовал от того великую боль в голове и для того повалился без чувства на землю.

Сон или другое какое-нибудь забвение усыпили его члены, и находился он в сем жестоком беспамятстве до половины наступившей ночи. Потом некоторый приятный шум привел его в память, и когда получил он после того забвения все свои чувства, то услышал голос арфы, который весьма глухо слышался в его темнице. Сперва подумал Аскалон, что сие ему чудится и что в самой вещи не может быть сие правда; а как не переставало слышаться ему сие приятное согласие музыки, встал он и хотел сыскать то место, откуда происходит тот голос.

Подошед к одной стене, ощупал на оной малую скважину, по чему узнал, что происходил он из оной; и когда начал больше вслушиваться, то мог разобрать, что пел человек следующие стихи с великими вздохами и сердечным терзанием:

Всякий час вздыхает странник,

Заключен сидя в неволе;

Но стократ страдает боле,

Кто в отечестве изгнанник.

Отнята его свобода,

Пал родительский престол;

Но стенание народа

Всех несносный в свете зол.

Ты счастлив, Олан, не ложно,

Что не слышишь стону их;

Но сносити мне не можно,

Он всегда в ушах моих;

А прогневанные боги

Отвратили вовсе слух;

С тем послали казни строги,

Чтоб извлечь с мученьем дух.

Как только окончал невидимый сии стихи, то и умолк; а Аскалон, выслушав их, пришел в великое сомнение; он думал, что прибыл в отечество Алимово, в чем и не обманулся. И так положил, чтоб в наступивший день начать разбирать стену, чтоб сделать проход к тому незнакомому человеку, о котором воображал прежде, что он добродетельный гражданин и не последнего рода. Слабый свет, проходящий в весьма малое окно его темницы, весьма много способствовал к произведению его работы, и он столь сделался в сем случае силен и искусен, что в один день разломал крепкой той стены почти в меру человеческого роста.

Датиной, так назывался сидящий в другой темнице невольник, с начала преступления Аскалонова к своему намерению слышал происхождение оного и ожидал, что наконец выйдет из сего ему привидения: ибо он так думал потому, что, находяся тут двадцать лет, не видал ни образа, ни действия человеческого, выключая только то, что всякий день слушал голос начальника темничного, который спрашивал его по утрам, жив ли он, и опускал с потолка пищу. А как появился в темнице его человек, то он несказанно испужался и хотел в скором времени увериться, что человек то или диявол.