Между тем правительство послало своим представителям в Англию, в Соединенные Штаты, в Корею и в Китай телеграммы следующего содержания, за подписью министра иностранных дел Кацуры Таро:
1. «Днем 5 сентября состоялась демонстрация против мирного договора в Токио. Вечером демонстранты начали некоторые беспорядки и один или два раза имели столкновения с полицией, но полиция без труда утихомиривала их. Демонстрации могут происходить и в дальнейшем, но повода для беспокойства нет. Я информирую вас об этом заранее, потому что газеты могут преувеличить произошедшее».
2. «7 сентября. Сегодня мы объявили военное положение в Токио и окрестностях не потому, что произошли какие-то значительные инциденты, а только для того, чтобы не дать плохим элементам общества нанести вред хорошим, извлекая для себя выгоду из демонстраций против мирного договора, а газетам не дать ввести народ в заблуждение безответственными высказываниями. Этой ночью тоже была некоторая шумиха, но благодаря нашему жесткому контролю никаких несчастий не произошло».
5 октября мирный договор был единодушно одобрен Тайным советом. Император ратифицировал его 14 октября, а через два дня Кова Мондай Доси Рэнгокай была распущена. В тот же день, 16 октября, правительство впервые опубликовало мирный договор, вместе с императорским указом о восстановлении мира. Написанный Кацурой, императорский указ утверждал, что император доволен всеми условиями мира, и завершался словами: «Мы усиленно предостерегаем наших подданных от выражений необоснованной гордости и приказываем им заняться своими делами и делать все, что в их власти, для того, чтобы усилить империю».
В конце концов 29 ноября правительство отменило военное положение[100]. 7 января 1906 года кабинет Кацуры ушел в отставку после того, как находился у власти четыре года и семь месяцев, и был сформирован новый кабинет Саендзи. Саендзи, Хара и Мацуда оказались в нем единственными членами Сэйюкай — так было выполнено давнишнее обещание Кацуре.
Так окончился мятеж в Хибии.
Такекоси, биограф Саендзи, писал, что после мятежа в Хибии Кацура приблизил Саендзи и попросил его принять пост премьера.
«По идее Кацуры, князь, не любивший никаких беспокойств, не должен был принять эту ответственную должность, а получив отказ, Кацура сказал бы, что раз так, то он неохотно, но остается на своем посту еще какое-то время, а следовательно, князь, вместе с Сэйюкай, должен ему помочь. Но поскольку князь уже решился, то, услышав слова Кацуры, он сказал: «Хорошо, ради блага страны я согласен принять эту ответственную дожность», и Кацура, вопреки своим ожиданиям, оказался вынужден уйти в отставку. В это время Кацура держал Ямагату в кулаке; Ито, бывший как заноза для Кацуры, находился с почетной миссией в Корее, и если бы князь Саендзи отказался, то Кацура мог бы подумать, что весь мир принадлежит ему, но шаг князя разрушил все его замыслы. Действительно, можно сказать, что Кацура споткнулся о собственную мудрость и упал».
Передача власти произошла, несмотря на ворчание Ямагаты. О тайном соглашении не знали не только лидеры Кэнсэйхонто, но даже и некоторые члены кабинета Кацуры.
Лидеры Рэнгокай между тем сочли смену кабинета успехом своих действий против Кацуры.
Хара записал в своем дневнике 24 сентября 1907 года, что, отрицая любые личные стремления к знатности, он жаловался Ито и Иноуэ на неспособность правительства вознаградить как следует Саендзи за его огромный вклад в достижение единства нации во время войны и сотрудничество Сэйюкай с правительством во время мятежа в Хибии.
Мятеж в Хибии часто расценивают как антиамериканский. К примеру, Роберт Бутоу утверждает: «Общественное мнение Японии возложило вину на Теодора Рузвельта, а японское правительство — счастливое, что нашелся козел отпущения, — ничего не делало, чтобы избавить народ от этого заблуждения. По всей Японии прокатились антиамериканские выступления, а в Токио они были столь мощными, что правительству пришлось объявить военное положение». Доклады и воспоминания очевидцев представляют два диаметрально противоположных взгляда. Американский посол Гриском писал в своих мемуарах, опубликованных в 1940 году: «Демонстрации имели особый антиамериканский оттенок. Портреты президента Рузвельта, висевшие во многих японских домах, поворачивали лицом к стене. Я получал много анонимных писем о том, что толпа еще вернется к посольству, чтобы выразить свои чувства по поводу той роли, которую мы сыграли в лишении Японии плодов победы». Ф.М. Хантингтон Уилсон, первый секретарь посольства при Грискоме, выражал сходное мнение в своих воспоминаниях, опубликованных в 1945 году.
Однако Джордж Кеннан, специальный корреспондент «Outlook» на Дальнем Востоке, писал из Токио 17 сентября 1905 года:
«Агрессия была направлена против властей и полиции, а не против иностранцев. Телеграммы из Токио о сожжении христианских церквей и нападении на вечеринку, которую проводил мистер Гарриман, могли произвести в Соединенных Штатах впечатление, что мятежники были этакими японскими «боксерами»[101] или что это было выражение ненависти к американцам за ту роль, которую сыграл президент Рузвельт в принятии нежелательного мира. Однако такое впечатление было бы целиком ошибочным. Это правда, что несколько местных христианских церквей было сожжено, но расследования показывают, что, по крайней мере в некоторых случаях, японские прихожане этих церквей спровоцировали эти действия своей поддержкой правительства и публичным одобрением условий мира. Так что, возможно, четкого движения именно против христианских церквей, как таковых, и не было. Верно и то, что доктор Лайл, возвращаясь с вечеринки Гарримана, был ранен на улице камнем; но это могло случиться с любым, кто стал бы продираться сквозь толпу в повозке рикши. Если бы мятежниками двигал дух ненависти к иностранцам, они бы устраивали враждебные демонстрации перед посольствами или напали бы на императорскую гостиницу. В ней было полно американцев и англичан, и она находилась всего в ста ярдах от эпицентра беспорядков. В конце мятежа я ездил на рикше по разным частям города, но ко мне никто не приставал и никто не нападал на меня. Напротив, люди обращались со мной с ненужной и загадочной учтивостью».
Бельгийский посол Альберт д'Анетан, в тот момент старшина дипломатического корпуса в Токио, телеграфировал на родину 10 сентября 1905 года: «Движение ни разу не принимало характера направленности против иностранцев». В телеграмме от 19 октября д'Анетан утверждал: «Общее недовольство направлено только против [японского] министерского кабинета. Пресса не нападает на президента Соединенных Штатов, и никто не сомневается в возвышенности его воззрений и незаинтересованности его политики». «Japan Chronicle» от 8 сентября 1905 года писала:
«Иностранного жителя Токио, который приехал на поезде в Кобэ вчера утром… чтобы посмотреть, что происходит, приятно удивило бы, что, несмотря на то, что были попытки разрушить резиденцию министра внутренних дел, в находившейся неподалеку императорской гостинице не было разбито ни одного стекла».
Всегда трудно определить основной характер такого бесформенного явления, как бунт. На свидетельства очевидцев очень сильно влияет их система взглядов; поэтому им нельзя придавать одно и то же значение. Официальный представитель Соединенных Штатов, естественно, будет видеть происходящее иначе, чем корреспондент американского журнала. Положение бельгийского посла в данном случае было не тем же самым, что и положение его американского коллеги. Было бы явным преувеличением заявлять, что в мятеже напрочь отсутствовали настроения против иностранцев или против американцев. Из японских полицейских записей от 5 сентября 1905 года мы видим, что толпа у резиденции министра внутренних дел радостно приветствовала картину, где головы Комуры, Такахиры и Рузвельта истекали «кровью», и что в ту же ночь толпа численностью примерно в тысячу человек собиралась вокруг американского посольства, хотя ничего серьезного не произошло. Вдобавок к этому, несколько живших в императорской гостинице американцев подверглись нападению толпы и вынуждены были бежать в американское посольство.
Хотя назвать мятеж в Хибии антиамериканским тоже было бы преувеличением, после Русско-японской войны японо-американские отношения, кажется, вошли в новую, менее дружелюбную фазу. Непосредственные причины этих перемен, скорее всего, заключались в новой роли Японии в мире, особенно на Дальнем Востоке, и последовавшего за этим соперничества мировых держав в Маньчжурии. Сначала напряженность между двумя странами ощущалась на уровне высшего политического руководства, а не на уровне мятежников на улицах Токио. Из газет того времени, следственных документов и других относящихся к делу источников нельзя сделать вывод о том, что члены Рэнгокай, а тем более мятежники собирались протестовать против президента Рузвельта из-за роли, которую он сыграл в мирной конференции.