тебе на пользу. Так что будь осторожен, предлагая себя, хорошо?
Он снова целует мои пальцы, закрывая глаза. Я понимаю, что он имеет в виду. Понимаю. Я вижу в этом логику, но… Я придвигаюсь чуть ближе, заглядывая ему в лицо.
– Я понимаю. И спасибо, что сказал мне эти вещи, но… Джун, я хочу тебя. Ты постоянно отдаешь себя мне, поэтому я тоже хочу отдавать себя тебе… помогать тебе. Мне не нравится видеть тебя в этой дерьмовой ситуации с Реном, и я…
Я резко останавливаюсь, потому что чувствую, как эмоции разгораются во мне, вырываются на поверхность и заливают мое лицо румянцем. Три слова. Возникают из ниоткуда, и я не знаю, стоит ли их произносить. Еще слишком рано, даже тот факт, что они сейчас во мне, является достаточным подтверждением.
Но я проглатываю их и делаю вдох.
– Я знаю, что быть свободным чрезвычайно важно для тебя. Так что, если я тебя удовлетворяю, позволь мне кормить тебя, и тогда ты сможешь обрести свободу… со мной?
Мое сердце бешено бьется в груди, и я смущенно смотрю на него. Наступает момент паузы, когда Джун, не шевелясь, смотрит на меня. Пока я раздумываю, не выбежать ли мне через заднюю дверь и не напороться на ближайший столб забора, происходит нечто поистине удивительное. Что-то, что я видел своими собственными глазами лишь однажды.
Черные, водянистые лужицы его радужной оболочки становятся ярче от центра – меняются и загораются, словно медленно включается диммер. В тот момент, когда у меня перехватывает дыхание от резкого изменения цвета, он крепко зажмуривает глаза и со стоном подносит ладони к лицу.
– Ay, Dios mííío[41]…
Я резко сажусь, мои глаза широко раскрыты от шока.
– Джун, что… что происходит?
– No puedo creer que esto está pasando[42]…
Я понятия не имею, что он говорит, но он так явно взбешен, что это заставляет меня улыбнуться, когда я тянусь и обхватываю пальцами его запястья.
– Джун, стой, я не говорю по-испански! Дай мне посмотреть? – Я убираю его руки с лица, но его глаза плотно зажмурены. – Джун.
Я жду, когда он выдыхает и открывает один глаз. Я мотаю головой, потому что это захватывает дух. Он открывает оба глаза и смотрит на меня. Странное тающее чувство перемещается во мне, теплое и бурлящее глубоко в моем позвоночнике. Это отвлекает, но я не могу оторвать от него глаз. Его радужки светятся ярким фиолетовым цветом, как кристаллы аметиста.
Он проводит ладонью по лицу:
– Невероятно…
– Почему? Это… Ты восхитителен. Господи, Джун. Как это возможно с научной точки зрения?
Джун смеется.
– Обалдеть. – Он открывает свои светящиеся глаза, но перекладывает голову на подушку, отворачивается от меня и смотрит сквозь стеклянную стену.
– Почему это происходит? – Спрашиваю я, наклоняясь над ним. – Однажды я видел, как загорелись глаза Харуки… они стали малиновыми. Думаю, он был зол. Ты расстроен?
– Нет, – быстро отвечает Джун. – Не расстроен.
– Тогда почему?
Джун делает еще один глубокий вдох и закрывает глаза. Он выдыхает через нос, снова смеясь, но смех кажется самоуничижительным.
– Потому что моя природа так реагирует, несмотря на то что ты еще даже не полностью пробудился.
– Так это хорошо? – Я знаю, что это происходит только у чистокровных и вампиров первого поколения. Человеческие исследования предполагают, что у любого, кто занимает более низкий ранг, активность крови недостаточно сильна. Так что, конечно, у нас нет об этом достоверной информации, поскольку мы редко имеем возможность работать с вампами более высокого ранга. Харуки и Джуны мира не разглашают секреты своей биологии человеческим ученым и исследователям. Зачем, черт возьми, им это делать?
Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Я снова поражаюсь, когда его глаза медленно превращаются обратно в ониксовые стеклянные шарики.
– Да, это хорошо, – говорит он. – И я принимаю твое щедрое предложение. Спасибо.
Я усаживаюсь прямо, на сердце все еще тепло.
– Хорошо. Не за что.
Джуничи тоже садится прямо. Я отодвигаюсь назад, давая ему больше пространства, но затем он проводит пальцами одной руки по моему затылку и прижимается своим лбом к моему, его дыхание ласкает мой рот, когда он шепчет:
– Если ты передумаешь после пробуждения, просто скажи мне. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя обремененным, ладно? Ты не прикован ко мне.
– Я не передумаю. – Я наклоняю голову и прижимаюсь к его пухлым губам. Его челюсть отвисает, и он прижимает ко мне в поцелуе еще крепче, исследуя меня своим языком. Боже…
Как он может быть мне обузой? Я хочу сказать ему, что это невозможно, и что я хотел бы быть каким-то образом прикован. Я бы хотел, чтобы… он был официально моим, а я его, чтобы просыпаться каждый день с этой уверенностью. Этот странный путь, на котором я нахожусь и его бесчисленные неопределенности. Как замечательно было бы знать, что Джун всегда будет рядом, что этот вампир, в которого я влюблен всем сердцем, всегда будет со мной, и я никогда больше не буду одинок.
Конечно, я ничего из этого не говорю, потому что, наверное, уже сказал слишком много. Вместо этого я просто целую его. Открыто и так, будто он значит для меня все, ведь так оно и есть. Быть с ним, изучать все эти завуалированные знания о вампирской культуре, учиться у Харуки и запускать программу суррогатного материнства – все это мечта, и Джун находится в ее центре.
Я целую его, просто надеясь, что он каким-то образом понимает, что я чувствую.
Глава 33
Джэ
В среду утром я, как обычно, сижу на татами в кабинете Харуки. Он сидит за своим низким столиком и просматривает запросы аристократов, а я читаю мемуары, написанные чистокровным вампиром семнадцатого века. Я почему-то измотан, но это невероятно интересно.
Этот вампир-француз был интеллектуально увлечен какой-то женщиной-ученой, но питье ее крови медленно убивало его. Он документирует свой упадок и влияние ее крови на тело, ставя под сомнение свой выбор в пользу любви, а не личного благополучия. Харука говорит, что эти мемуары известны в вампирской культуре по двум причинам. Во-первых, это был первый письменный отчет о том, что физически происходит с ранговыми вампирами, когда они питаются от людей в течение длительного времени (с ужасающими пошаговыми подробностями, могу добавить). Во-вторых, ключевой вывод заключается в том, что, если бы ситуация этого чистокровного была действительно любовью, не было бы такого пагубного воздействия на его личное здоровье и смертность.
Я сказал Харуке, что люди отнеслись бы к этой истории совсем по-другому, что его вопиющее самопожертвование романтично. Настоящая любовь и преданность «несмотря ни на что». Харука ответил, что это саморазрушение или, скорее, форма насилия, окрашенная романтизированными представлениями.
В конце концов, чистокровный бросает женщину-человека и спаривается с вампиршей первого поколения из Португалии.