Наши представления о верховенстве закона, конституционном правительстве, свободной печати, профессиональной государственной службе, современных университетах и исследовательских лабораториях – все это формировалось в горниле, где многовековая цивилизация встретилась с господствующей империей того времени… Наша судебная система, наше законодательство, наша бюрократия и наша полиция – все это великие институты, созданные британско-индийской администрацией, и они прекрасно служат нашей стране. Во всем наследии Раджа нет ничего важнее английского языка и современной школьной системы… конечно, если не считать крикет!.. Отцы-основатели нашей республики также испытали влияние идей эпохи Просвещения в Европе. Наша Конституция остается свидетельством прочных связей между индийской частью нашего интеллектуального наследия и его самыми что ни на есть британскими элементами[744].
Тем временем в Анкаре Реджеп Тайип Эрдоган лелеет мечты о возрождении Османской империи, ставит под сомнение Лозаннский мирный договор (1923) и возрождает территориальные претензии «Национального обета», принесенного в 1920 году на последней сессии османского парламента[745]. Манию величия питают и в ветхом Тегеране. «Иран был глобален с момента своего возникновения, – заявил в 2015 году Али Юнеси, бывший министр разведки и советник президента Хасана Рухани по делам меньшинств. – Он родился империей. Правители, официальные лица и администрация Ирана всегда мыслили глобально». Юнеси говорил, что земли «Великого Ирана» тянутся от границ Китая до Вавилона (Ирак) – исторической столицы империи Ахеменидов, – включая в себя Индийский субконтинент, Северный и Южный Кавказ и Персидский залив[746]. И пусть даже эти амбиции разделяют немногие иранцы, в повсеместном стремлении возглавить территорию «шиитского полумесяца» виден тот же имперский подтекст.
Принято считать, что разрушение империй становится трагедией только для империалистов. Но в такие моменты насилие достигает особого размаха, а терпеть приходится «освобождаемому» народу. Просто задумайтесь о том, к какой жестокости привела гибель империй Романовых, Габсбургов и Османов, и каким ужасным оказалось разделение Британского Раджа. Возможно, что из всех обличий, какие только может принять катастрофа, самой сложной для понимания является предсмертная агония империи.
Глава 7
От «лихорадки буги-вуги» до «Эболы в городе»
Я тогда перенес серьезную болезнь, распространяться о которой не стану[747].
Джек Керуак. «В дороге»
Рок-н-ролльный грипп
Те американцы, чья молодость пришлась на 1957 год, поистине пребывали на вершине блаженства. Летом хит-парады возглавил Элвис Пресли с песней «(Let Me Be Your) Teddy Bear». В сентябре на вершину взобралась песня Бадди Холли и The Crickets «That’ll Be the Day», а в октябре – «Wake Up Little Susie» братьев Эверли. Той же осенью вышел роман Джека Керуака «В дороге». «Оскар» за лучший фильм получила «Кошка на раскаленной крыше» с Полом Ньюманом и Элизабет Тейлор. Коллективная память об этих идиллических «счастливых днях» упускает расовые разногласия того времени. А ведь всего тремя годами раньше, в 1954-м (через два года после того, как был убит Эмметт Тилл, а Роза Паркс отказалась уступить свое место в автобусе), в суде рассматривалось дело «Оливер Браун и др. против Совета по образованию Топики», возвестившее конец расовой сегрегации в государственных учебных заведениях. В том же 1957 году федеральные войска были направлены в Литл-Рок, столицу Арканзаса, чтобы сопроводить девятерых чернокожих учеников в Центральную среднюю школу. Об этом рассказывают в современных школах. Но мы все еще склонны забывать, что в 1957 году разразилась одна из крупнейших пандемий современной эпохи, – согласно недавнему исследованию, по своему размаху она занимает восемнадцатое место в истории[748]. И вовсе не случайно еще одним хитом того года стала песня «Rockin’ Pneumonia and the Boogie Woogie Flu»[749] Хьюи «Пиано» Смита и The Clowns:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мне бы прижать ее, но я не могу,
В ногах нет силы – и я не побегу,
Надо мною снова властен молодежный ритм,
Лихорадка буги-вуги, рок-н-ролльный грипп.
Хочу кричать…
3 ноября 2020 года Дональд Трамп проиграл президентские выборы – и возможно (пусть даже вероятность этого мала), его будут сравнивать с Вудро Вильсоном, чьи шансы на переизбрание – не говоря уже о здоровье – подорвала роковая пандемия испанского гриппа 1918–1919 гг. Более уместно было бы сравнить его с Дуайтом Эйзенхауэром. 34-й президент США, сделавший образцовую карьеру в системе государственной службы, дважды имел дело с пандемиями. В первый раз, во время «испанки», он командовал танковым корпусом из десяти тысяч человек в Кэмп-Кольте (Геттисберг, штат Пенсильвания) – и за принятые меры его повысили до подполковника. А второй раз – пандемия азиатского гриппа 1957–1958 годов – пришелся уже на годы его президентства. О первом случае писали в книгах и трубили в статьях, и когда комментаторы в 2020 году искали исторические аналогии, они ссылались на 1918–1919 годы чаще, чем на любое другое время. А вот о более позднем эпизоде сейчас почти забыли – и помнят о нем только историки и исторически мыслящие эпидемиологи. Но на самом деле он заслуживает самого пристального внимания – поскольку как кризис общественного здравоохранения он больше похож не на эпидемию 1918–1919 годов (одну из десяти самых смертоносных за всю историю мира), а на нашу пандемию COVID-19[750].
В 2020 году политики отреагировали на пандемию совершенно иначе, чем администрация Эйзенхауэра за шестьдесят три года до этого, – а лучше сказать, с точностью до наоборот. Осенью 1957 года Эйзенхауэр не объявлял никакого чрезвычайного положения. Не было государственных локдаунов. Никто не закрывал школы: заболевшие просто, как обычно, оставались дома. Все работали в более-менее привычном ритме. Администрация Эйзенхауэра не брала запредельного количества займов, из которых гражданам и предприятиям предоставлялись бы трансферты и ссуды. Президент запросил у Конгресса всего 2,5 миллиона долларов (23 миллиона в современных ценах с поправкой на инфляцию, и около 0,0005 % от ВВП 1957 года, который составлял 474 миллиардов), чтобы дополнительно поддержать Службу общественного здравоохранения[751]. Да, в том году была рецессия – но едва ли ее вызвала пандемия. Рейтинг одобрения деятельности Эйзенхауэра действительно ухудшился, упав с 80 до 50 % с января 1957 года по март 1958 года[752], а его партия понесла тяжелые потери на промежуточных выборах 1958-го. Но ни один серьезный историк, изучающий то время, не стал бы связывать эти неудачи с пандемией. Хьюи Смит и The Clowns, похоже, верно оценили беззаботный дух, охвативший нацию и выраженный годом прежде в чеканной формуле: «И мне-то волноваться?»[753]. Болезнь среди подростков
«Азиатский грипп» – в те дни инфекцию, возникшую в Азии, называли только так – в антигенном отношении был новым штаммом (H2N2) гриппа A и походил на штамм, вызвавший пандемию «азиатского» или «русского» гриппа в 1889 году[754]. Тот вирус отличался от коронавируса, вызывающего COVID-19 (оба относятся к РНК-содержащим вирусам, но принадлежат к разным типам). Но его эффект был сопоставимым. Впервые о нем сообщили в Гонконге в апреле 1957 года. Он возник в материковом Китае за два месяца до этого и – как и COVID-19 – быстро распространился по миру. С апреля по июнь он разошелся по всей Восточной Азии и Ближнему Востоку, вызвав вспышки заболевания на американских военных базах в Корее и Японии. К началу июня первые случаи азиатского гриппа были отмечены более чем в двадцати странах, в том числе в континентальной части США. До Южной Америки и Африки вирус добрался в июле и августе, а в сентябре начались эпидемии в Северной Америке и Европе[755]. В отличие от носителей SARS-CoV-2 в наши дни, люди, зараженные H2N2, по большей части путешествовали на кораблях – в то время именно так в основном осуществлялись дальние перевозки, – и тем не менее вирус распространялся стремительно.