Члены комиссии Политбюро дали ряд важных поручений по нормализации обстановки в Кронштадте как военному командованию, так и особистам. Чекистам поручалось в кратчайший срок расследовать факты нарушений в снабжении моряков продовольствием и поставку гнилого обмундирования. Особому отделу ПВО предлагалось в месячный срок выселить из Петрограда в административном порядке моряков, уволенных со службы на БФ[598].
На заседании Политбюро ЦК РКП(б) 27 апреля 1927 г. председателю ВЧК Ф. Дзержинскому было поручено организовать в Ухте дисциплинарную колонию для «кронштадтских бандитских матросов».
Вопросы, связанные со стабилизацией обстановки в Кронштадте и вообще на Балтийском флоте, не раз рассматривались различными политическими, военными и чекистскими органами. Кронштадтский мятеж был серьезным испытанием для Советской власти и РКП(б). Наученные горьким опытом, органы госбезопасности и в последующие годы будут пристально наблюдать за происходящим в матросской среде и принимать жесткие превентивные меры при любом обострении обстановки.
Как мы уже отмечали, в «малой гражданской войне» проявилась политическая неустойчивость даже, казалось бы, наиболее надежных и прославленных в боях воинских частей, имели место факты перехода целых подразделений на сторону восставших крестьян.
Кронштадт показал, что и сами военнослужащие могут стать источником напряженности, выступить против политики, проводимой Советской властью и правящей партией.
В этом плане органы безопасности особое внимание вслед за флотом уделяли кавалерийским частям.
Достаточно вспомнить своевольное поведение одного из родоначальников «красной кавалерии», командующего первым конно-сводным корпусом Б. Думенко. «Партизанство, — писал начальник политотдела корпуса, — это не маленький недостаток механизма, это неизбежное свойство корпуса Думенко, объяснимое и личностью командира, и историческими условиями времени»[599].
Известна была нелюбовь Думенко к комиссарскому составу, отрицание возможности какого-либо контроля над собой.
Безусловно, приговор в отношении Б. Думенко, вынесенный выездной сессией Реввоентрибунала Республики в мае 1920 г., нельзя признать обоснованным, и никто не оспаривает его отмену Верховным судом СССР в 1964 г. Однако вскрытые трибуналом факты позволяют сомневаться в полной преданности комкора большевистской партии.
Аналогичную оценку можно дать и личности Ф. Миронова — командира Второй конной армии. Как отмечали историки В. Данилов и Н. Тарова в предисловии к сборнику документов о Ф. Миронове, он в 1917 г. резко отрицательно относился к идеям большевизма. «Большевизм и реакционные силы союзники, — писал будущий командир одному из членов Донского войскового правительства, — союзники неестественные, поневоле, но союзники страшные! Этот союз страшнее и опаснее генералов Корнилова, Каледина… и других»[600].
Так рассуждал не вахмистр Б. Думенко, а войсковой старшина (подполковник — А. З.), претендовавший на роль не только военачальника, но и политика, устроителя «лучшей жизни» для трудового народа, активный защитник идеи социальной справедливости. В своей жизни он часто оказывался между боровшимися силами. Дело доходило до того, что Реввоенсовет Южного фронта в марте 1919 г. потребовал от Л. Троцкого решить немедленно вопрос о Ф. Миронове, устранив вообще его контакты с Доном, поскольку имелась опасность восстания руководимых им частей.
Летом 1919 г. Ф. Миронов втайне от большевистских комиссаров закончил работу над «Программой Рабоче-крестьянско-казацкой партии». По духу она была близка эсеровской, отрицавшей диктатуру пролетариата. И нет ничего удивительного, что в августе 1919 г. комкор Ф. Миронов поднял восстание против власти. По вердикту трибунала он подлежал расстрелу, однако решением Политбюро ЦК РКП(б), проведенным через постановление ВЦИК, был амнистирован как раскаявшийся и имевший ранее заслуги перед Советской Республикой[601].
В русле нашего исследования отметим, что одним из обвиняемых вместе с комкором оказался и сотрудник Особого отдела В. Изварин, фактически разделявший идеи Ф. Миронова и не сообщивший о задуманном восстании. В отношении чекиста приговор к расстрелу остался в силе[602].
С учетом авантюристического характера Ф. Миронова следует рассматривать и его поведение в начале 1921 г., когда, будучи снятым с должности командующего Второй конной армией, он дал серьезные поводы к вторичному аресту.
В течение семи месяцев Особый отдел ВЧК вел следствие по его делу, в основе которого лежали донесения секретного сотрудника Донской ЧК «Залита» (А. Скобиненко — A. З.) о создании Ф. Мироновым антибольшевистской организации «Авантюристы», лозунгом которой провозглашалось «народовластие», а не диктатура пролетариата[603].
В заключение по делу командарма уполномоченный 16-го спецотделения ОО ВЧК указывал: «…принимая во внимание, что организация „авантюристов“ с целью свержения коммунистической партии является не первой авантюрой Миронова, полагал бы о применении высшей меры наказания — обвиняемому Миронову»[604].
Мы не опровергаем полностью выводы, сделанные почти через сорок лет Военной коллегией Верховного суда СССР, об отсутствии в действиях Ф. Миронова состава преступления. Однако ознакомление со всеми материалами уголовного дела, хранящегося в архиве ФСБ РФ, отнюдь не создает устойчивого представления о фальсификации следствия, нацеленного на уничтожение одного из крупных кавалерийских начальников. Безусловно, имели место серьезные недостатки в проведении расследования и мера наказания должна быть иной, поскольку не наступили общественно опасные последствия. Но зная, как и под каким политическим прессингом проходил процесс реабилитации в конце 50-х — начале 60-х годов, можно предположить, что пересмотр дела Ф. Миронова явился актом не юридическим, а скорее политическим. Не стоит сбрасывать со счетов и тот факт, что непосредственно пересматривавший дело Б. Викторов (в то время — заместитель Главного военного прокурора) сам являлся сыном репрессированного адмирала, а следовательно, нельзя исключить его некоторого субъективизма. Более того, как юрист, Б. Викторов опирался на уже разработанную теорию доказывания и существующие уголовное и уголовно-процессуальное законодательства. Ничего этого не имелось в 1921 г., когда в основе следствия и судопроизводства лежало «революционное правосознание», основанное на тогдашней внешней и внутренней политической обстановке. Как абсолютно справедливо констатировали в своей монографии «Политическая юстиция в СССР» академик, один из крупнейших отечественных юристов В. Кудрявцев и его соавтор А. Трусов, «старое законодательство не имело никакого отношения к функционированию революционных трибуналов и ВЧК»[605]. Добавим лишь, что и к уголовному законодательству 1950-х годов и тем более к современному — не имело.
При оценке поведения Ф. Миронова в 1921 г. нельзя сбрасывать со счетов исторические условия того времени. Мы имеем в виду прежде всего полыхавшие по всей стране восстания, включая «антоновщину» и Кронштадтский мятеж Один из бывших подчиненных командарма, кавалер ордена Красного Знамени, член большевистской партии К. Вакулин в конце 1920 г. поднял со своим батальоном восстание против Советской власти и объявил, что действует по поручению Ф. Миронова. Другой его соратник, начальник 15-й Сибирской кавалерийской дивизии А. Голиков, также кавалер первого советского ордена, был смещен с должности по подозрению в поддержке сомнительных намерений своего бывшего командира[606].
В калмыцких степях в 1921 г. появилось «маслаковское движение», названное по имени его главаря Г. Маслакова, бывшего командира бригады конной армии С. Буденного, отважно сражавшегося в Гражданскую войну[607].
Он расправлялся с «саботажниками дела строительства народоправия», коими он считал коммунистов и комиссаров. Повстанческая деятельность Г. Маслакова проходила под лозунгом «Советы без коммунистов».
В период следствия над Ф. Мироновым части Красной армии вели бои на юге России с Донской повстанческой армией. Следует отметить, что ее командармом под псевдонимом «Орленок» являлся З. Абрамов, бывший слушатель Красной академии Генерального штаба, а до поступления в нее — командир бригады в 1-й Конной армии.
После окончания Академии он получил назначение на должность начальника штаба 14-й кавалерийской дивизии. По прибытии на Дон он установил контакт с Г. Маслаковым и приступил к формированию антибольшевистской армии. Он тоже использовал лозунг «Советы без коммунистов» и, вербуя будущих повстанцев, объяснял им, что именно коммунисты завели страну в тупик, задавили трудовое крестьянство[608].