Несмотря на все свое очарование, зима, проведенная в Квебеке в лихорадке светских соблазнов и развлечений, послужила ей хорошим уроком.
Вот почему всякий раз после пышных выездов, визитов, встреч, которым она отдавалась со всей страстностью общительной натуры и которые представали перед ней в праздничном ореоле бесед, веселья, танцев, непосредственности, высоко ценимой в ней королем, она вдруг чувствовала потребность остаться наедине с «ним» на море или в лесу, как в прибежище, где можно было собраться с силами перед лицом опасности, таящейся за улыбками и услужливостью и не всегда вовремя распознанной ею. Какая-то часть ее существа побуждала к уединению — та, что влекла ее, девочку, жаждавшую стать недосягаемой для чужих глаз и ушей, в гущу непроходимого леса, способную выносить лишь общество колдуньи Мелузины, открывавшей ей секреты, неизвестные «другим».
В их теперешней жизни осваиваемые пионерами берега Мэна, Французского залива и прежде всего безлюдные пространства в глубине континента, слишком бескрайние, слишком пустынные, чтобы быть ставкой в войне двух держав, Франции и Англии, окружавших их своими владениями — этот покрытый горами и озерами труднодоступный край, в сердце которого находился Вапассу, играл роль убежища, укрывавшего их от мира, во всяком случае, на протяжении одного времени года — зимы.
Имея надежный палисад и вооружение для защиты от любой неожиданности, заполненные продовольствием, дровами для очагов и печей склады, они могли утешать себя мыслью, что зимой в Вапассу защищены от распрей мира, что само по себе успокаивающе и благотворно действовало на их отношения.
Во время долгих бесед, которым у них было время предаваться, Жоффрей признавался, что разделяет ее потребность побыть «наедине», спрятаться от предприимчивости и беспорядочной людской суеты, хотя он и с большим хладнокровием выдерживал натиск их беспокойной и деморализующей активности.
Он был как бы защищен медной броней. Анжелика ревновала его к этой неуязвимости, боясь, что он станет менее доступным и отдалится от нее. Он же со смехом уверял ее, что она — его единственная слабость, способная пробить брешь в любой броне, а это доказывает, что она куда сильнее его, раз одним движением мизинца может сокрушить такой прочный бастион. Она возражала, говоря, что не верит ему, доказавшему свою способность противостоять любому нападению.
— Нет, не любому, — шептал он, ревниво и страстно заключая ее в свои объятия, покрывая жадными поцелуями и сжимая в порыве исступления, в котором она улавливала такой же страх потерять ее, его требовательную любовь к ней, и было что-то захватывающее и восхитительное в этом чувстве.
Она обхватила руками его теплую сильную шею, которая не сгибалась под тяжестью многочисленных планов и ответственности перед столькими оберегаемыми им жизнями.
Перебирая в памяти все, что ей было известно о Жоффрее, Анжелика задумалась. Не раз поражаясь своим неожиданным наблюдениям, она восклицала:
«Я его совсем не знаю! Он слишком многогранен, слишком велик! Он не раскрывается передо мной полностью!»
Впрочем, какая самонадеянность пытаться узнать человека до конца! Это невозможно. Всегда остается нечто непостижимое. Ее нежность и восхищение возрастали по мере того, как ей открывалась таинственная неисчерпаемость его натуры. Вместе со страхом.
Она попробовала приблизить его к себе, вызывая в памяти другие образы. Тот же человек шептал ей безумные слова любви, овладевал ею в ночи, как если бы она была величайшим сокровищем мира, единственным, которое он больше всего на свете боялся потерять.
Однажды в Квебеке мадам де Кастель-Моржа заметила ей со смешанным чувством зависти и грусти: «Он не сводит с вас глаз». И она вспомнила, что тот же человек, возложивший на себя ответственность за весь Новый Свет, сказал однажды ей, женщине: «Куда бы вы ни пошли, я последую за вами. Где бы вы ни были, я буду рядом», готовый отказаться, если бы она потребовала, от целого государства, которое, быть может, он ради нее одной взял на себя труд основать.
Что не мешало ему вкладывать в каждое свое начинание талант, страсть и жажду удачи, привносить в каждое дело, в каждую обязанность исключительную добросовестность. Будучи хозяином на борту корабля, он не требовал от команды сверх того, что необходимо для успешного завершения плавания. Порой он тревожил Анжелику, смущал ее. Она чувствовала, что бессильна перед этим железным характером. И все-же это был тот же человек, ак-ватанский сеньор, прививший Квебеку вкус к моде и тщательно выбиравший из прибывших европейских товаров подарки дамам и «властям предержащим», которых надо было задобрить, кто однажды сказал Онорине: «Я ваш отец», но также и тот, кто гнался по ледяной пустыне за Пои' Брианом, чтобы убить его на дуэли поступок, который ояа до сих пор не могла ему простить не столько из-за Пон-Бриана, сколько из-за охватившего ее тогда ужаса, что она никогда больше не увидит своего мужа. Тот, кто сжег свой форт Катарунк со веем его имуществом в отместку за кровь убитых ирокезских вождей и кто, будучи гостем Салема, поспешил преклонить колени перед домом колдуний-квакерш, умоляя их спасти «жену и возлюбленных детей».
Странный человек, который всегда будет поражать ее неожиданностью своих поступков.
Но не казалась ли и она ему такой же непредсказуемой? Хотя бы изредка?
Как-то раз отдыхая на балконе своей кормовой каюты, поскольку день бал ветреный, она услышала голоса, доносившиеся из картежной. Гортанные звуки перемежались с голосами Жоффрея де Пейрака и Колена Патюреля, задававших вопросы африканским неграм, купленным графом на богатом рынке Род-Айленда.
Анжелика вспомнила, как некогда была удивлена при виде мужа, расхаживавшего по набережным и площадям Ньюпорта, портового города маленького штата, столица которого называлась Провиденс, и внимательно рассматривавшего «партии» рабов.
Через приотворенную дверь она с любопытством наблюдала за скрытой в полумраке каюты группой чернокожих африканцев, сидевших на полу у ног Жоффрея де Пейрака и Колена Патюреля.
Среди них находился мужчина небольшого роста, по всей видимости, абориген тропического леса, ибо был коренастым, с резкими чертами лица, и рядом с ним беременная женщина, вероятно, его жена — очень высокая, необыкновенной красоты негритянка с сыном лет десяти.
Хорошо сложенный мужчина был, судя по его французскому языку, выходцем с Малых Антильских островов, куда в течение последних десятилетий привозили негров вместо умерших рабов-индейцев.
Колен разговаривал с высокой женщиной, диалектом которой он, по-видимому, владел, и переводил Жоффрею, когда тот, понимая далеко не все, терял нить разговора.