Читать интересную книгу Изамбар. История прямодушного гения - Иванна Жарова

«Но я сделал все, что мог, – сопротивлялся измученный, униженный ум. – Я убеждал их, но они меня не послушались. Они доверяли мне во всем, кроме этого. Им нет дела до того, что ненормальная баба год за годом проклинала их всех, каждого из них по десять раз на дню самыми бессмысленными и нелепыми проклятиями! Их волнует лишь, что она пожелала мельнику сломать в канаве ноги и ее проклятие исполнилось. Разве я не говорил ему, что пьянство – грех и до добра не доводит? Он мог бы переломать ноги и свернуть шею в любой другой день, без всяких проклятий; и это я тоже сказал при всех. И потом, я ведь попытался изгнать из нее бесов, когда мужики притащили ее ко мне в церковь!»

«Попытался, но не изгнал! И теперь ее сожгут, а ты будешь смотреть на это, прикусив язык».

«А что мне остается делать после того, как она плюнула мне в лицо и убежала в лес? Мужики ведь сами ездили в город за епископом, и теперь это дело решает он. Я всего лишь приходской священник. Эту дуру вылавливали три дня, снимали с дерева, как дикую кошку. Епископ считает, что она ведьма. Она сама виновата! Я честно хотел помочь ей».

«И помог бы, если бы не твоя гордыня! Ты не помочь ей хотел, а покрасоваться перед мужиками своей священнической властью! Вспомни, как самоуверенно ты простер над ней руки, руки, которые твои набожные прихожане каждый день целуют тебе, прося благословения, и тебе всегда это нравилось! Ты так привык к целованию рук и низким поклонам, что возомнил себя всемогущим, как Бог. Ты не сомневался: раз ты священник, все будет по-твоему! Тебе не было дела до этой женщины, и ты получил то, что заслужил, – плевок в лицо и навсегда запятнанную совесть!»

«Довольно об этом! Теперь уже поздно. Ничего не изменишь! Или я должен отправиться на костер вместе с несчастной дурой?»

«Вот видишь! Ты просто боишься! Если ты поддашься страху теперь, он съест тебя. Это хуже, чем огонь!»

«Довольно, я сказал! Молчи! Я не собираюсь умирать ни за что!»

«За свой грех, который ты не хочешь искупить, но умножаешь!»

«Какой грех? Кому я сделал зло? В чем провинился?»

«Зачем ты стал священником? Чтобы тебе целовали руки и звали ОТЧЕ?»

«Нет! Я хотел служить!»

«Теперь ты видишь, что это неправда. Ты обманул себя и совершил ошибку».

«Поздно!»

«Еще нет. Но если ты оставишь все как есть, ты превратишься в предателя».

«Молчи!»

«В отступника, в настоящее чудовище! Это хуже смерти!»

«Не вздумай… Не дай Бог! Не теряй головы!»

«Твои прихожане считают тебя аскетом и образцом благочестия, а оказывается, ты просто ничтожный трус, пожелавший власти и благоговения неграмотных крестьян!»

«Молчи, отче! Молчи! Думай что угодно, это твое дело, но только молчи…»

Спор мчался по замкнутому кругу и неизменно возвращался к одному и тому же: благоразумие требовало молчания, но молчание означало согласие с обвинением. «Зачем ты стал священником?» – вопрошал внутренний голос, и заставить его замолчать было невозможно никакими доводами, и никакие ответы не удовлетворяли его. Оставалось одно – терпеть муку в надежде, что палач отступится первым, дав своей жертве покой раз и навсегда. Но голос был неотделим от того, в ком звучал, и чтобы лишить его силы, требовалось уничтожить в себе самом нечто вполне реальное и живое. Благоразумие твердило, что бессмысленная гибель – наихудшее из зол, а неугомонный голос отчаянно защищался и, как опытный боец, совершенный способ защиты находил в нападении. Его обладатель улавливал в этих нападках неприкрытый шантаж: «Если ты не будешь меня слушать, я покину тебя. А без меня ты – ничто!»

«Молчи!» – все, что мог ответить отец Доминик. Ему уже казалось, он кричит это слово вслух, оно ударяется о стены скромного жилища приходского священника, размещенного в пристройке к деревенской церкви, и который раз за ночь виделось, как вскакивает разбуженная экономка в соседней комнатке, отворяет скрипучую дверь, испуганно глядит на него сквозь тьму и сама кричит от ужаса, видя перед собой чудовище, в которое он превращается. Чудовище, предателя, отступника…

«Зачем ты стал священником? – не унимается голос. – Не лги! Ответь – зачем?» А вода за окном все хлещет землю, и земля уже не в силах ее впитать; вода собирается в ручьи, несется, шумит; переполнилась дождевая бочка; яростный поток падает холодной лавой с желоба крыши, и суша грозит стать морем, смыть, разбить волнами забытую богом деревушку, ее домики и церковь, унести в бездонный черный водоворот людей, скот и домашнюю птицу, если только Доминик не ответит правду, зачем ему понадобилось поселиться здесь, во имя чего местные мужики и бабы целуют ему руки, кланяются и называют «отче».

С тех пор как его стали звать этим словом, не минуло и пяти лет.

…А у Доминика, просто Доминика, выбор был невелик. Отпрыск обедневшего древнего рода, сирота, в младенчестве потерявший отца, четырехлетним ребенком взятый на воспитание ученым монахом, духовником покойной матери, завещавшей аббатству вместе с сыном остатки своего имения, он вырос в монастыре. Монахи, учителя Доминика, чем дальше, тем больше любили его за прилежание, пытливый ум и страсть к знанию. В монастыре, кроме богословских трактатов, хранилось довольно много трудов античных мыслителей, и они необычайно занимали Доминика. А с тех пор как он увлекся Платоном, Евклидом и Аристотелем, его учителя не сомневались, что любознательный и талантливый юноша принесет монашеские обеты и всецело посвятит себя науке. Каково же было их изумление, когда Доминик заявил о своем намерении покинуть монастырские стены и сделаться приходским священником где-нибудь в глуши, среди темных, забитых крестьян! Больше всех недоумевал его духовник, тот самый, что обучал его в детские годы азам математики, а со временем по достоинству оценил ум своего ученика, ум несомненно математический, склонный к трезвости, логике, точности, холодный и острый, словно ледяной кристалл. Из всех учителей Доминика именно этот сделался его полным единомышленником, поддерживал и всячески поощрял, убежденный, что юноша вырастет в большого мыслителя, напишет трактаты, которые станут в один ряд с величайшими трудами Отцов Церкви. Ведь идеи Доминика были так смелы и необычны и вместе с тем так безупречны и ясны с богословской точки зрения! Они основывались на разумности Творца и рациональности творения. Ход мыслей юноши предвещал новую концепцию Бога и мира и новое, не августиново богословие, рассеивающее вековой туман, освещающее темные углы грандиозного здания земной Церкви, распутывающее клубки противоречий, отметающее лишние, изжившие себя вопросы. Ясный ум Доминика опровергал своей железной логикой нелепые суеверия, в которых погрязло подавляющее большинство его современников. Особенно примечательным в его воззрениях было то, что он отрицал колдовство, видя в нем не более чем пережиток язычества и варварства, потерявший и силу, и смысл, существующий лишь благодаря косности и непросвещенности христианского народа.

Духовник Доминика справедливо полагал, что монастырь – лучшее место для занятий богословием и философией, тем более монастырь родной, ставший человеку семьей и отчим домом и ко всему прочему владеющий богатым собранием необходимых для работы книг. У ученого монаха в процветающем аббатстве нет никаких забот, кроме науки и освещающей ее смиренной молитвы: монастырские земли обрабатывают крепостные, а черную работу выполняют послушники. Хочешь иметь священнический сан? Для этого нет нужды покидать обитель – священнические обеты не противоречат монашеским!

Такими доводами духовный отец Доминика, сам имевший рукоположение и служивший мессы в монастырской часовне, убеждал свое чадо. Но чадо заявило, что не ищет легкого пути и готово пожертвовать наукой ради служения ближним. Доминика занимало не столько изложение и обоснование своих взглядов, сколько просвещение народа. Он желал сделаться священником и получить приход непременно в деревне, причем в такой, в какую большинство священников по доброй воле ни за что бы не поехали и всеми правдами и неправдами стремятся избежать назначения. «Если ты говоришь от сердца, сын мой, то да благословит тебя Бог, если же от ума, то мой тебе совет – подумай получше и хорошенько все взвесь, – сказал ему наставник. – Ты не знаешь людей и не знаешь, любишь ли их. Несомненна лишь твоя любовь к науке и твой ум, который непрестанно требует пищи, и коль уж он тебе дан, его следует развивать и оттачивать, ибо ум голодный пожирает себя самое и отравляет душу. Гляди же, чтобы ты не отказался от большей любви ради меньшей, от истинного призвания ради ложного. В миру тебя ждет суета, какой ты не знал в этих стенах. Спроси свое сердце и о том, не жаждет ли оно в тайне от тебя власти человеческой, ведь отказавшись от смиренной монашеской жизни ради священства, ты можешь со временем сделать духовную карьеру. Здесь нет греха, но важно быть с собой честным и постичь истинный смысл своего поступка». Но Доминик твердил лишь, что хочет служить, и не задумался должным образом над мудрыми словами духовника.