Читать интересную книгу Первородный грех - Филлис Джеймс

Тепло камина и виски рождали сонное умиротворение. Голос кузины, казалось, доносился откуда-то издалека по телефону, а порой совсем затихал. Если они не примутся сейчас за обед, она заснет тут же, на месте. Стряхнув сонливость, она спросила:

— Не пора ли нам подумать о еде?

30

Они встретились в 6.15 на лестнице, спускающейся к реке у Гринвич-Стейшн, между глухой стеной и стапелем эллинга. Место было уединенное, очень удобное для такой встречи. Там был небольшой песчаный пляж, и даже теперь, по дороге домой, отъехав далеко от реки, он все еще слышал тихий плеск небольших, обессилевших волн, шорох и жестяной перестук гальки, уносимой от берега отливом. Габриел Донтси приехал первым к назначенному времени, но даже не повернул головы, когда Сидни Бартрум подошел к нему сзади и встал рядом. Когда он заговорил, тон его был мягким, почти извиняющимся:

— Я подумал, что нам надо поговорить, Сидни. Я видел, как вы входили в Инносент-Хаус вчера вечером. Окно моей ванной выходит на Инносент-лейн. Я случайно взглянул в окно и увидел вас. Было примерно без двадцати семь.

Сидни знал, о чем пойдет речь, и теперь, когда ожидаемые слова были произнесены, он выслушал их с чувством, очень похожим на облегчение.

Он ответил, всей душой желая, чтобы Донтси ему поверил:

— Но я ведь вышел оттуда почти тотчас же! Клянусь вам! Если бы вы немножко подождали, если бы последили чуть дольше, вы бы увидели меня. Я никуда дальше приемной не пошел. Не хватило духу. Сказал себе, что нет никакого смысла убеждать и упрашивать. Ничто не могло его тронуть, просьбы ни к чему хорошему не привели бы. Клянусь вам, мистер Донтси, я не видел его после того, как ушел из своего отдела вчера вечером.

— Да, это ни к чему хорошему не привело бы. Жерар был не слишком восприимчив к просьбам. — Помолчав, он добавил: — Или к угрозам.

— Как мог бы я угрожать ему? Я был совершенно бессилен. Он бы меня уволил на следующей неделе, а я не мог бы его остановить. А если бы я сделал что-то такое, что еще больше настроило бы его против меня, он мог дать мне рекомендацию, так хитро сформулированную, что ее нельзя оспорить, но с ней меня уже никто и никогда на работу не возьмет. Я был целиком и полностью в его власти. Я рад, что он умер. Если бы я был человеком религиозным, я упал бы на колени и благодарил бы Бога за то, что он умер. Но я его не убивал. Вы должны мне поверить. Если вы мне не поверите, мистер Донтси, то — Господи! — кто же мне поверит?

Высокий человек рядом с ним не двинулся, не промолвил ни слова. Он стоял, пристально глядя на темные воды реки, и молчал. Наконец Сидни осмелился спросить:

— Что вы намерены делать?

— Ничего. Мне нужно было поговорить с вами, чтобы выяснить, не сообщили ли вы об этом полицейским и не предполагаете ли им об этом говорить. Меня, разумеется, спрашивали, не видел ли я, чтобы кто-то входил в Инносент-Хаус. Нас всех об этом спрашивали. Я солгал. Солгал и предполагаю лгать в дальнейшем. Но это окажется бессмысленным, если вы сами им уже сказали или если утратите присутствие духа.

— Нет, я им не говорил. Я сказал, что приехал домой вовремя, как обычно — около семи. Я позвонил жене, как только услышал эту новость, еще до приезда полиции, и сказал, чтобы она подтвердила, что я был дома вовремя, если вдруг ей позвонят и спросят. Мне было неприятно просить ее солгать, но она сочла, что это не так уж важно. Она поняла, что я невиновен, что я не совершил ничего постыдного. Сегодня вечером я ей все как следует объясню. Она поймет.

— Вы позвонили жене еще до того, как узнали, что это может быть убийство?

— Я с самого начала подумал, что это — убийство. Эта змея, это полуобнаженное тело… Как это могло быть смертью от естественных причин? — Помолчав, он сказал просто: — Спасибо вам. Спасибо, что промолчали, мистер Донтси. Я этого не забуду.

— Вам не за что меня благодарить. Это было самое разумное, что я мог сделать. Я не оказываю вам никакой услуги. Так что вам незачем испытывать ко мне благодарность. Здесь всего-навсего сработал здравый смысл. Если полицейские станут тратить время, подозревая невиновных, у них останется гораздо меньше шансов схватить виновного. А у меня теперь нет былой уверенности в том, что они не совершают ошибок.

И тогда, собравшись с духом. Сидни спросил:

— А вас это действительно заботит? Вы правда хотите, чтобы виновного поймали?

— Я хочу, чтобы они выяснили, кто обмотал змею вокруг шеи Жерара и засунул ее голову ему в рот. Это — гнусность, профанация смерти. Я предпочитаю, чтобы виновных наказывали, а невиновные были оправданы. Думаю, большинство людей хотят того же. В конце концов, именно это мы и называем справедливостью. Но что до меня, то я не возмущен смертью Жерара, да и чьей-то еще смертью: смерть больше не задевает моих чувств. Сомневаюсь, что сохранил способность остро чувствовать что бы то ни было вообще. Я его не убивал: на мою долю и так выпало слишком много убийств. Не знаю, кто это сделал, но у меня с его убийцей есть одна общая черта. Нам не пришлось смотреть в глаза нашим жертвам. Есть что-то чрезвычайно недостойное в убийце, которому даже не приходится вглядываться в реальность того, что он совершил.

Сидни Бартрум заставил себя пойти на еще одно, последнее унижение:

— А моя работа, мистер Донтси? Как вы думаете, теперь она останется за мной? Мне это очень важно. Что, мисс Этьенн… Вы не знаете, что она планирует? Что планирует каждый из компаньонов? Я знаю, что нужны перемены. Я мог бы овладеть новыми методами, если вы сочтете, что это необходимо. И я не стал бы возражать, если кого-то нового поставят надо мной, если у него квалификация выше моей. Я могу лояльно работать и в качестве подчиненного. — Он горько усмехнулся. — Я знаю, мистер Жерар считал, что это единственное, на что я способен.

— Я пока не знаю, какие решения будут приняты, — ответил Донтси. — Но полагаю, что больших перемен в ближайшие месяцев шесть не случится. И если я смогу как-то повлиять на ход событий, ваше место останется за вами.

Тут они повернули прочь от реки и вместе направились к боковой дороге, где каждый оставил свою машину.

31

Дом, который выбрали для себя Сидни и Джули Бартрум и за который он выплачивал самую высокую ипотечную ставку, стоял недалеко от станции Бакхерст-Хилл, на покатой узкой улице, больше похожей на сельский проселок, чем на улицу лондонского пригорода. Это был дом в обычном для 1930-х годов стиле, с эркером и крытым крыльцом по фасаду, а позади дома шел небольшой узкий сад. Все, что здесь было, Сидни выбирал вместе с Джули. Ни он, ни она ничего не принесли сюда из прошлого, кроме воспоминаний. И этот домашний очаг, этот с трудом заработанный надежный кров Жерар Этьенн грозил отнять у него, как и многое другое. Если бы он в свои пятьдесят два года потерял работу, как мог бы он надеяться получить такую же зарплату где-то еще? Его единовременное пособие месяц за месяцем таяло бы так, что вскоре одни только выплаты по ипотеке оказались бы непосильным бременем.

Джули вышла из кухни ему навстречу, как только услышала, что ключ повернулся в замке. Как всегда, она протянула к нему обе руки и поцеловала в щеку, но сегодня она обняла его необычайно крепко и с каким-то отчаянием прильнула к его груди.

— Дорогой, в чем дело? Что случилось? Мне не хотелось звонить тебе на работу. Да ты и сам сказал, что не надо звонить.

— Да, это было бы неразумно. Милая, тебе, право, не о чем беспокоиться. Все должно скоро уладиться.

— Но ты сказал, что мистер Этьенн умер. Что он убит.

— Пойдем в гостиную, Джули, и я тебе все расскажу.

Она села к нему поближе и не произнесла ни слова, пока он говорил. Когда он закончил свой рассказ, она сказала:

— Они же не могут думать, что ты имеешь к этому какое-то отношение, дорогой. Я хочу сказать — это же смехотворно! Это просто глупо! Ты же не способен никому причинить вред. Ты добрый, хороший, мягкий. Никто никогда не поверит.

— Конечно, никто не поверит. Но совершенно невинные люди иногда попадают под подозрение, их беспокоят, вызывают на допросы. Иногда даже арестовывают и отдают под суд. Это бывает. А я уходил из издательства последним. Мне надо было закончить одну важную работу, и я немного задержался. Поэтому я и позвонил тебе сразу, как услышал эту новость. Мне показалось разумным сказать полицейским, что я пришел домой в обычное время.

— Да, дорогой. Ты прав. Я рада, что ты так сделал.

Его несколько удивило, что обращенная к ней просьба солгать не вызвала у нее ни неловкости, ни чувства вины. Возможно, женщины лгут гораздо легче, чем мужчины, если верят, что это необходимо ради справедливого дела. Он мог не беспокоиться, что вызовет у нее угрызения совести. Как и он сам, она хорошо знала, на чьей она стороне.

— Кто-нибудь звонил? — спросил он. — Кто-нибудь из полицейских?