Переведя дыхание, член Военного совета (все тот же товарищ Вашугин. — А.Б.) уже более спокойно добавил:
— Знаете, Максим Алексеевич, друг вы наш боевой, если бы я вас не знал как испытанного большевика, я подумал бы, что вы запаниковали»[618].
О какой обороне на линии старой границы речь?! Войска в любом случае должны были защищать передовые рубежи вне зависимости от их конфигурации и оперативной целесообразности., Иное просто не вписывалось в бравурный тон государственной идеологии.
Но, к сожалению, одно дело официальная пропаганда и совсем другое — реальная подготовка и боевые возможности войск.
Что касается 164-й стрелковой дивизии, то следует отметить, что ей действительно трудно было отступить. Обороняться же… Не все ли равно, взорвана за спиной часть мостов или нет, если оборона крепка. К тому же В. Суворов забывает упомянуть, что на этом участке фронта немцы перешли к активным действиям лишь 1 июля! У командования оставалось время как на то, чтобы самим форсировать Прут и ворваться в Румынию, так и на то, чтобы «отрыть окопы».
Не лобовым ударом брали немцы, напротив, фронтальных столкновений старались избегать. Они прорывали нашу оборону на флангах, с ошеломляющей быстротой охватывали ту или иную группировку советских войск, все попытки прорыва пресекали противотанковыми заслонами на лесных просеках и, в конце концов, если не уничтожали, то рассеивали окруженных. Они умели все это делать, так как почти два года этим лишь и занимались!
Красная армия же, истекая кровью, отбиваясь из последних сил, создавая там, на границе, предпосылки будущей победы, лишь только начинала постигать азы современной войны. Вырвавшиеся во главе израненных бойцов командиры лишь приглядывались к тактике противника, лишь делали первые выводы…
В. Суворов говорит о скученности наших войск на границе, а ее не было, скученности. Главные силы армий прикрытия находились на удалении зачастую в сотни километров от пограничного рубежа. Баграмян пишет:
«…Все наши войска второго эшелона, которые выдвигаются из глубины в полосу 5-й армии, находятся на различном удалении от границы: 31 — му и 36-му стрелковым корпусам нужно пройти 150–200 километров. Это займет минимум пять-шесть суток, учитывая, что пехота следует пешим порядком[619]. 9-й и 19-й механизированный корпуса сумеют сосредоточиться и перейти в наступление против вражеской главной ударной группировки не раньше чем через трое-четверо суток. И лишь 4, 8 и 15-й механизированные корпуса имеют возможность перегруппироваться в район сражения через один-два дня»[620].
Войска готовились к наступательной войне, утверждает В. Суворов, и поэтому оказались неготовыми к войне оборонительной. Этот посыл вызывает большие сомнения. Вот какую мысль высказал Штеменко задолго до того, как у В. Резуна оформилась идея «Ледокола»:
«Утверждается, например, что из-за неверного якобы понимания характера и содержания начального периода войны у нас неправильно обучались войска боевым действиям именно в этот период.
Утверждение столь же смелое, сколь и невежественное. Ведь понятие «начальный период войны» — категория оперативно-стратегическая, никогда не оказывавшая сколько-нибудь существенного влияния на обучение солдата, роты, полка, даже дивизии. И солдат, и рота, и полк, и дивизия действуют, в общем-то, одинаково в любом периоде войны. Они должны решительно наступать, упорно обороняться и умело маневрировать во всех случаях, независимо от того, когда ведется бой: в начале войны или в конце ее. В уставах на сей счет никогда не было никаких разграничений. Нет их и сейчас»[621].
Что касается оперативного, якобы наступательного построения войск, то и здесь есть что возразить. Не было оно наступательным. Мехкорпуса не были собраны в компактные группировки, а стояли разбросанные, как вдоль границы, так и в глубину, во фронтовом резерве либо во втором эшелоне армий прикрытия. Если бы в выступах у нас действительно были сконцентрированы ударные танковые группировки, и обороняться, возможно, было бы легче. Не пришлось бы тратить время на передислокацию войск и выдвижение к рубежу развертывания. Прорвавшийся противник, охватывая наши силы, сам подставлял под удар фланг, а зачастую и тылы. Будь мехкорпуса в этот момент действительно собраны в один кулак, их контрудары могли оказаться куда более эффективными.
Авиация действительно понесла невосполнимые потери. Но скученность ее была вызвана чем угодно, только не готовностью к нанесению удара. С рассредоточенных, многочисленных фронтовых аэродромов нападать легче. Задействованными в этом случае окажутся куда больше взлетно-посадочных полос, и соответственно время на взлет эскадрилий сократится на порядок. И удары при этом будут наноситься волнами с интервалами в несколько минут. А теперь представьте себе, что с одного аэродрома в короткий срок должны подняться в воздух сотни самолетов. Одна поломка на взлетной полосе, и… все стало. А в такой ситуации время становится решающим фактором.
Нет, не из-за нацеленности на превентивный удар погибла в первые же часы значительная часть нашей авиации. Поразительная беспечность одних командиров, нежелание ставить под удар свою карьеру и жизнь — других и опасение Сталина оказаться непонятым немцами предопределили происшедшее…
Неблагодарное это занятие — прогнозировать прошлое. Но — приходится.
Представим на минуту, что все обстояло именно так, как описывает в своих работах В. Суворов. Что мы готовы уже были начать вторжение, но Гитлер упредил Красную Армию на две недели и сорвал сталинский замысел. Представим себе, что Гитлер не упредил.
Что бы было?
Прежде всего следует отметить, что о достижении тактической внезапности не может быть и речи. Озадачить и перенацелить командиров, выстроить наступательную оперативную группировку за две оставшихся недели в принципе, по-видимому, было возможно. Но сохранить переброску к границе сотен тысяч солдат и тысяч танков в тайне от противника не удалось бы ни при каких обстоятельствах. Обстановка на Западной Украине и в Белоруссии, в Бессарабии и в особенности в Прибалтике складывалась более чем благоприятная для создания агентурной разведывательной сети. Значительная часть населения была отнюдь не в восторге от «восстановления» советской власти и охотно шла на сотрудничество с немцами, воспринимая поначалу возможный их приход едва ли не как освобождение. К тому же в последние предвоенные месяцы резко активизировала свою деятельность авиация противника, совершившая с января 41-го до начала войны 152 пролета на нашу территорию[622]. Фактически к весне немецкие самолеты, ведя воздушную разведку, вторгались в наше воздушное пространство зачастую на значительную глубину, едва ли не ежедневно. Стоило мехкорпусам двинуться к границе, стоило авиации начать рассредоточение на полевые аэродромы, и это немедленно стало бы известно немецкому Генштабу.
Как бы отреагировал противник, наблюдая выдвижение и развертывание для скорого удара десятков наших танковых и стрелковых дивизий, предугадать невозможно. Скорее всего, немцы все же упредили бы Красную Армию. В то время как мехкорпуса еще только могли получить соответствующий приказ, Вермахт завершал последние приготовления. В этом случае события развивалась бы по аналогии с тем, как все произошло в реальности. Разве что наша оборона оказалась бы более устойчивой и организованной[623].
Но могли немецкие генералы и выждать, выдержать паузу. Ведь сосредоточение в Белостокском и Львовском выступах большинства наших механизированных корпусов было им только на руку! Скажу больше, на руку противнику были бы и наши наступательные действия. В этом случае Вермахту не надо было тратить усилия на прорыв нашей обороны и охват советских войск. Вклинившись на вражескую территорию, они сами втягивались в мешок, подставляя под удар фланги. До какого-то момента противник отступал перед фронтом советских войск, но не на флангах, а потом, с легкостью перехватив пути отхода, замкнул бы кольцо нами же созданного окружения. Так немцы действовали в танковом сражении под Дубно, то же приключилось и с армией Власова. Собственно, подобное нередко имело место на советско-германском фронте в первые год-полтора войны. То здесь, то там немцам удавалось проводить частные окружения наших частей и срезать вклинения.
А мы вот до самого Сталинграда неумелы. Ни в районе Демянска, ни даже под Ельней.
В той же степени все это может быть отнесено и к авиации. Не думаю, что удалось бы застать Люфтваффе врасплох. И рано или поздно немецкие летчики истребители, имевшие лучшую подготовку и двухлетний боевой опыт, завоевали бы господство в воздухе. А вслед за этим сотни «Юнкерсов» и «Хейнкелей» стали бы терзать наши войска, громя колонны, сжигая боевые машины и бензовозы. И проталкивая свои танковые клинья. На восток…