в) классический дневник в художественной прозе
Классическим мы называем дневник, который автор вел непрерывно в течение долгих лет, порой всю свою сознательную жизнь. Функционально он отличается от юношеских дневников и дневников, начатых во второй половине жизни. Различия между типами обусловлены социально-психологическими причинами.
В художественной прозе XIX в. по понятным причинам нет произведения, которое представляло бы жанровую имитацию дневника за длительный период (десять лет и более). Писатели ограничивались «выдержками» из многолетних дневников своих героев, встроенными в текст романа или повести. В большинстве таких произведений «выдержки» были краткими и использовались как художественный прием самоанализа героя. Исключение составляет роман Н.С. Лескова «Соборяне», где дневник одного из главных персонажей – «Демикотоновая книга» Савелия Туберозова – составляет значительную часть текста и играет огромную роль в раскрытии идейного замысла произведения.
Дневник старгородского протоиерея охватывает 35 лет его жизни – от рукоположения по окончании семинарии и почти до смерти. Жанровое содержание дневника не укладывается ни в бытовой дневник, ни в психологический. В нем описание ежедневных событий сочетается с глубокими размышлениями о вере, жизни, нравственности, человеческом характере. Попадают на страницы дневника и факты общественно-политической жизни (чтение «Колокола», проявления нигилизма). Дневник богат образами, к числу которых относятся не только главные герои «хроники», но и эпизодические персонажи.
Савелий точен в хронологии и почти не выходит за рамки локального времени – пространства: «Третьего дня, часу в двенадцатом, я был несказанно изумлен <...>»; «Пишу сии строки, сидя в смраднице на архирейском подворье <...>»[352].
Дневник служит Савелию своеобразной шкалой, на которой он отмечает этапные жизненные события: «Год уже протек, как я благочинствую»; «Год прошел тихо и смиренно»; «Семь лет и строки сюда не вписал. Житие мое странное, зане житие мое стало сытое и привольное»[353]. Семилетний перерыв в записях не является вольностью Лескова. История дневникового жанра дает немало примеров, когда авторы надолго оставляли дневники, а потом снова возвращались к работе над ними (Жуковский, Л. Толстой, Никитенко, Герцен).
Типологически «Демикотоновая книга» ближе экстравертивным дневникам. Внешние события в ней преобладают, а размышления вытекают из них и количественно уступают им. Савелий – даровитый повествователь, он старается подробно рассказать об интересных фактах и именно в этом видит главную задачу. Преобладание фактов над рассуждениями в дневнике объясняется жизненной миссией, которую добровольно берет на себя Савелий: «Мечтал некогда обиженный, что с достоинством провести могу жизнь мою уже хотя не за деланием во внешности, а за самоусовершенствованием собственным; но не философ я, а гражданин <...>»[354].
Жанровое и типологическое своеобразие обусловили и выбор стилистических средств. В дневнике Савелия информативное слово преобладает. Но слог автора сформировался под воздействием словесно-речевых форм и лексики богословских сочинений, на что есть прямое указание в тексте («занимался чтением отцов церкви и историков»). Специфические обороты и конструкции, образы и понятия придают речи особый колорит. От этого обычная повествовательная фраза часто приобретает эстетическую значимость: «Воду прошед яко сушу и египетского зла избежав, пою Богу моему дондеже есмь»; «Однако звучно да будут мне по вся дни сие недавно слышанное мною <...>»[355].
Принципы отбора материала в дневнике практически не меняются за 35 лет. На них не отразились даже социальные перемены. Метод дневника старгородского протоиерея близок методу таких дневниковедов, как И.М. Снегирев, В.А. Муханов, М.П. Погодин, в чьих летописях не отразилась жанровая эволюция дневника 1860-х годов.
Таким образом, все структурные элементы дневника Савелия соответствуют классическому дневнику. И содержательно «Демикотоновая книга» может быть сопоставлена с некоторыми классическими образцами жанра. Подводя своеобразный жизненный итог в своих записках, Савелий выражает глубокую неудовлетворенность прожитым. А причины неудовлетворенности видит в несоответствии между высокими нравственными идеалами, к которым стремился с молодости, и своими реальными помыслами и поступками: «Боже! На то ли я был некогда годен <...> Нет, не такой я был, не пустяки подобные меня влекли, а занят я был мыслью высокою, чтоб, усовершив себя в земной юдоли, увидеть невечерний свет и возвратить с процентами врученный мне от Господа талант»[356]. Аналогичную запись встречаем в дневнике А.В. Никитенко, который также подводит жизненный итог: «Нет хуже состояния душевного, как недовольство самим собою, а из этого состояния я почти не выхожу. Идеалы, к которым я стремился чуть не с детства <...> делают то, что я кажусь самому себе крайне неудовлетворительным <...>»[357].
Лесков в своей жанровой имитации создал правдоподобный образ литературного дневника, с помощью которого показал историю духовного развития своего любимого героя.
г) жанровая имитация дневника ссылки
Тюремно-ссыльный дневник не является распространенным жанром в истории дневниковой прозы XIX в. Тем не менее он выделяется на жанровом фоне своеобразием ряда своих структурных и содержательных элементов. По цензурным соображениям писатели крайне редко обращались к форме дневника ссылки в своих художественных произведениях. Русская литература знает один высокий образец подобного дневника – «Журнал Печорина» М.Ю. Лермонтова.
Оригинальность этого журнала в том, что его автор был выслан на Кавказ не по политическим причинам. Высылка офицеров за «светские шалости» была распространенным явлением в николаевскую эпоху, и Лермонтов, используя жанровую форму дневника в своем романе, не сделал никакого открытия. Ведение дневника ссыльными, очевидно, было рядовым явлением.
Дневник ссылки обычно сочетал структурные элементы двух разновидностей – собственно ссыльного дневника и дневника путешествий. Следование к месту ссылки сопровождалось записями дорожных впечатлений, описанием мест остановок, изображением характеров попутчиков или случайных встречных. «Путешествие» в дальние края по казенной подорожной нередко включало в себя ряд оригинальных «сюжетов», которые заносились в дневник в том объеме, в котором позволяли это делать обстоятельства. Впоследствии они могли литературно обрабатываться и публиковаться в виде самостоятельных очерков или рассказов. Именно так поступил В.Г. Короленко, создав на основании записей «якутского» дневника ряд художественных произведений – «Черкес», «Груня», «Государевы ямщики», «Мороз».
«Журнал Печорина» написан именно по такой жанровой схеме. По пути следования на Кавказ, в Тамани, с автором дневника происходит приключение, которое он подробно описывает. В классическом дневнике оно было бы дано в свернутом виде, без подробностей и художественных деталей.
По иному принципу построен «Фаталист». Его события преподносятся в форме воспоминания, когда весь «сюжет» уже отложился в сознании автора. С «Таманью» «Фаталиста» сближает отсутствие точной датировки, хотя указание на временной интервал дается в самом начале («Мне как-то случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге <...>»). Для автора дневника датировка в обоих случаях не обязательна, так как события заняли короткий промежуток времени, равный в первой повести суткам, во второй – и того меньше.
Полноценные дневниковые записи, с соблюдением всех формальных признаков жанра, составляют «Княжну Мери». В этой части есть и описания незнакомой местности, свойственные путевому журналу, и воспоминания о прошлой, столичной жизни – словом, все атрибуты жанрового симбиоза ссыльно-путевого дневника.
Подневная запись в точности соответствует записи в путевом дневнике. Если ее представить в нормальном, неразвернутом виде, то она будет выглядеть приблизительно так: «13-го мая. Нынче поутру зашел ко мне доктор, его имя Вернер. Я встретил Вернера <еще> в С... Когда он ушел, грусть стеснила мое сердце.
После обеда часов в шесть я пошел на бульвар: там была толпа; княгиня с княжною сидели на скамье, окруженные молодежью. Я поместился на другой лавке, остановил двух знакомых офицеров. Несколько раз княжна под ручку с матерью проходила мимо меня. Грушницкий следил за нею, как хищный зверь»[358]. Автору дневника по сжатой записи легко восстановить все детали событий дня, после чего рассказ и займет те шесть страниц, которые он занимает в романе.