эстамп — нечто сексуально озабоченное в манере Дали-Вальехо-Сораяма, хрен поймешь, но… хрен как раз понимает и… того самого… реагирует. Картинка и есть картинка — Артем не малолетний онанист, чтоб картинка на него радикально повлияла. А вот Катюха…
Босиком. Джинсы-шорты, обрезанные по самое некуда, с выпирающей плотью. Ковбойка, повязанная узлом на уровне груди, голый плоский живот. Больше — все. Пляжный август, блиннн!
Ну да температурка в Катюхиной квартирке под стать пляжному августу — градусов под тридцать.
Или Артем взмок по иной причине, по комплексу причин?
Гречанинова, к слову, никогда не отличалась миниатюрностью. Все у нее пропорционально, ан росточком — вровень с Токмаревым. Эдакая… королевская догиня — изящество на грани расхлябанности, расхлябанность на грани изящества. И всем весом — на шее Артема.
— Темуш, Темуш… — где-то за ухом у Токмарева губами щекотала Катюха.
— Извини, что без звонка, Катюх… — запоздал Артем.
— А у меня нет телефона! — беспечно сообщила догиня (д-? б-?). Отпрянула от Токмарева, показала язык. Отстранилась: — Ну-ка, ну-ка! А поворотись-ка, сынку! Экой ты смешной какой!
Обхохочешься, блиннн…
Артем испытал невольную досаду. Поворотись, поворотись. После тесного клинча его «пробка» (да позволится эвфемизм) действительно — в потолок, штаны не пускают. Ну и что смешного, если на то пошло?! Не мальчик, но муж. Сама спровоцировала, а сама… Деликатности ради могла бы и не акцентировать. От милой непосредственности до удручающей беспардонности — один шаг. И этот шаг, кажется, уже сделан.
— Все птички на веточке, а попугайчик в клеточке! — понуро донеслось из комнаты.
Так мы еще и не одни?
Одни, одни. В той же мере, в какой Токмарев был один с Архаром, а Юдин — с Бойкотом. Катюха — одна. С Кешей.
Волнистый желтенький попугайчик Кеша.
Волнистые разговаривают?
Еще как! Иной раз и не заткнешь: «Кеша помолчи! — Сама молчи! Все птички на веточке, а попугайчик в клеточке!»
Кеша несколько лукавил: дескать, сижу за решеткой в темнице сырой. Все четыре потолочных угла в комнате заняты… клетками? не клетками?.. Металлическая сетка-рабица, скрученная в замысловатые конфигурации, — псевдосфера, восьмерка типа Эшер, серпента, вообще не понять. Впечатляет! Воздушные зАмки-замкИ. Катюхина работа? Она же «мухинка». (Порно-эстампик в коридоре — тоже ее работа? авторская?) Но функционально воздушные замки-замки — никуда… Ячейки у рабицы крупноваты, птичка божия преспокойненько шныряет туда-сюда-обратно.
Так и задумано, вероятно. Прозрачное, оно же призрачное ограничение пространства. Полная и абсолютная свобода в сочетании с ограничивающим соблюдением ритуала-церемониала.
Буддизьм, говоришь? Э-э, нет. Скорее кунцзызьм. Мы, приземленные менты, тоже не гэтапочком мисосиру хлебаем! Поднахватались интеллекту, общаясь с шиханом Колчиным, преподавшим не только яти «физики», но и азы философии.
— Будь как дома, Темуш. Располагайся. Я сейчас закончу. Еще полчасика… Я сейчас. Извини, процесс пошел! — она с дробным-копытным «тыгдым-тыгдым» ускакала на кухню.
Легко сказать: будь как дома! Где он, дом?! Здесь он или там… там-та-там!
Не здесь, определенно.
Кислое химикатное амбре. (Процесс? Пошел?) А не исполняет ли говорливый Кеша функцию шахтерской канарейки, чуткой к превышению концентрации газиков? Если исполняет, то жить можно. Попугайчик-то жив! Или привычка — вторая натура? Привонялся Кеша? А на свежий нюх, знаете ли… хм-хм!.. попахивает.
Субтропическая жарынь. Муфельная печь в центре комнаты. (Небось киловатты жрет, как хронический голодушник!) Собственно, кроме муфельной печи, а также уставленного стеклоидными плашками с порошком низкого столика, а также прислоненного к стенке фанерного щита метр-на-два, а также упомянутых символических клетей по углам — все… более ничего.
Пустяки! С милым рай в шалаше. И совсем необязательно, чтобы шалаш — в раю…
Однако! Когда и если в тот шалаш могут в любой момент вломиться блюстители порядка (как они, блюстители, его, порядок, понимают)… А могут, судя по Катюхиной реакции на «Милиция! Откройте!»
— Кать! — позвал Токмарев. — Чем тебе милиция не угодила?
— Это я ей не угодила! — прокричала Катюха из кухни. — Погоди, Тем! Не отвлекай!
Ну-ну. Годить? Не отвлекать?
Могла бы отвлечься ради школьного друга! Поговорить… О чем? О том, о сем… «Белый шум» — наперебой: «Что говорить, когда не о чем говорить! Что говорить, когда не о чем говорить!» Хотя бы обмен глупостями от избытка чувств. Типа:
— Катюха! Знаешь, честно, рад тебя видеть, блиннн!
— Темуш, а я?!
— Нет, без всяких… рад!
— Почему без всяких?! Ой, Темуш, знал бы ты, как я!..
— И вот еще… Строго между нами, да?
— Ну?! Не томи, блиннн!
— Кха-кха! Это самое…
— Народу не нужны нездоровые сенсации. Народу нужны здоровые сенсации!
— А я о чем?! Грррм! Блиннн, рад тебя видеть!
…Прежние полуцитаты из Братьев. Прежний «блиннн» через слово — не «паразит», опознавательный знак давне-юношеской компашки…
Избытка чувств к Гречаниновой Артем не ощутил. Разве ту же досаду? Не по поводу холодноватого приема — прием как раз излишне горячий. По поводу катюхинской безмятежности: ой, милиция!.. не милиция? ура!.. и забудем об этом!
— Все птички на веточке, а попугайчик в клеточке! — повторил Кеша.
Во-во, применил к себе Артем. Нашел убежище! Из огня да в полымя.
— Кать! — позвал Токмарев. — Поконкретней! О милиции.
— Ой, не бери в голову, Темуш. Это касается меня и только меня! — Катюха вернулась из кухни мелким семенящим шажком, пыхтяще сдувая попадающую в глаза влажную прядь, пристальный взгляд в подносик на вытянутых руках: не пролить бы, не просыпать, не выронить.
Резонно предположить — легкий ужин в честь долгожданного гостя. Хозяйка завсегда славилась доброхотством-сердоболием. Он было инерционно возразил: зачем? не стоит! я минуту как от стола… Посунулся помочь, но был упрежден сдавленным «Сама-сама!»
Катюха изогнулась, осторожно утвердила подносик (точнее, кюветку) на краю стола, не потревожив плашки-стекляшки. (Поза, елы-палы, весьма откровенная. Где там грань меж эротикой и порно?!)
Не обольщайся, долгожданный гость! Ни позой, ни подносиком. Катюха выпрямилась. А на подносике — всего понемножку, но явно несъедобного. Химия-физика-геометрия.
— Что ты стоишь, Темуш! Садись! — пригласила Катюха.
Куда, блиннн?! Стул? Табурет? У Катюхи не только телефона нет, вообще ничего! Буддизьм! Гармония с собой и с Миром. Ничего лишнего… Вы, товарищ, сядьте на пол, вам, товарищ, все равно.
Ей, хозяйке, все равно — на пол, конечно. Подала пример, скрестив ноги, опустившись на пол. (О, поза, поза! Кто тебя!)
— Сначала разденься, что ли? — осекла токмаревские корточки (ладно, что не четвереньки). — Жарко. Раздевайся, раздевайся! Кого стесняешься? Меня?
М-мда! Буддизьм-кунццызьм. Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь.
По Кун-цзы, соблюдение ритуалов — основное отличие цивилизованного человека от дикого животного.
По Лао-цзы, чем естественней человек себя ведет, презрев ритуальные ограничения, тем обширней поле Добра, ибо по природе своей он не дикий