ответил я, придав своей усмешке некую политическую загадочность: пусть задаёт вопросы, а я уже стану решать, как на них отвечать. — Именно туда устремлены помыслы моего государя.
— Что ж, курс известен, давайте поговорим о возможных рифах, — кивнул Уитворт. — Вы правы, не стоит тратить время на протокольные пустяки… Моей королеве угодно знать, какая судьба ждёт Карла Шведского. Её величеству известно, что пленного короля содержат со всем почтением к его высокому титулу, однако лишили шпаги и ограничивают свободу передвижения. Хотелось бы знать, как долго сие продлится.
— Едва его величество король шведский подпишет требуемый договор, — ответил я. — В тот же миг он получит и шпагу, и свободу, и станет волен вернуться в пределы своего королевства когда пожелает.
— А каковы статьи сего договора, могу ли я узнать?
— Я полагал, Шафиров уже выболтал их всему свету, — усмехнулся я. — Ибо продажен, притом, не слишком требователен к суммам.
Англичанин рассмеялся: видимо, я попал в яблочко, и публичные статьи будущего договора, известные Шафирову, давно уже находятся в активе британской политической разведки. Но тогда господин посол изволил спрашивать меня о секретных статьях, известных только Петру, Карлу и немножечко мне.
— Ах, ваше превосходительство, стоит ли безоговорочно доверять сведениям, добытым у столь нетребовательного человека, — Уитворт улыбался так лучезарно, что должен был, казалось, расположить к себе любого. — Если всем известна его…нетребовательность, то наверняка и сведения ему доверены не самые значительные. А осведомлённость монархов — дело тонкое. Моя королева желала бы быть в курсе того, о чём не ведает господин Шафиров, но, быть может, ведаете вы.
«Блин, он предсказуем до изжоги, — разочарованно подумал я. — Сейчас начнёт выяснять, насколько я требователен к подарочкам… Это не политика, это базар. С командором Юлем и полковником Арнштедтом говорить было куда интереснее».
— Если вы о том, насколько я требователен к суммам, то можете не беспокоиться, господин посол, — я поспешил его огорчить, что и проделал не без некоторого удовольствия. — Вам не придётся испрашивать дозволения сделать мне подарок, ибо я их с некоторых пор не принимаю.
— О! — Уитворт неподдельно удивился. — Признаюсь, сие признание для меня весьма неожиданно. Однако позволю себе поинтересоваться: что бы могло вас заинтересовать на самом деле, если речь идёт не о подарке?
— Искупление грехов, господин посол, — теперь я говорил совершенно искренне. — В мои семь десятков лет самое время о том задумываться. И здесь никто, к сожалению, мне не помощник — кроме совести.
— Подобные речи редко услышишь от политика — а ведь вы политик, ваше превосходительство… Так значит, я должен буду огорчить мою королеву неведением относительно отдельных вопросов будущности Карла Шведского?
— Рано или поздно всё тайное становится явным. Наберитесь терпения, господин посол. Вот помру, и не станет для вас особых препятствий. Но пока я жив, смиритесь. Одно я могу сказать вам совершенно определённо: договор между Россией и Швецией — это договор между Россией и Швецией, и третьи стороны в нём не участвуют.
Похоже, я господина посла не только разочаровал, но и малость рассердил. Ничего, пусть потерпит, и правда недолго осталось.
Глава 30
1
Когда на тебя смотрят сразу два человека, с детства привыкших повелевать, тут далеко не каждый сможет «держать марку». И неважно, что один из двоих тобою лично взят в плен. У меня едва-едва хватило выдержки, но выручил пресловутый покерфейс. Всё-таки Мазепа тоже не лыком шит; как ни крути, а объём власти у него немногим меньше, чем у обоих монархов. Только и того, что не шибко родовит. Хотя, что Романовы, что Пфальц-Цвейбрикены тоже не отличаются особой древностью фамилий. Оба в родстве с ранее правившими династиями по женской линии.
— Благодарствую за приглашение, ваше величество, — тем не менее, вежество соблюдать стоит при любых обстоятельствах, и я отвесил изысканный поклон в манере Ивана Степановича. — Чем обязан столь высокой чести?
— Полно тебе, Георгий, — Пётр заговорил по-немецки — чтобы «брат Каролус» тоже был в курсе разговора. — Мы оба знаем, кто ты таков, незачем туману напускать.
— Как вам будет угодно, Пётр Алексеевич.
— Садись, поговорим.
«Карты на стол? — мысленно усмехнулся я, присаживаясь на резной деревянный стул. — Почему бы и нет? Всё-таки за одну команду играем».
Ощущение близости финала заставляло меня быть предельно осторожным. Эти двое тоже не простые ребята — что Пётр Алексеич, что Карлуша — и любую фальшь почуют за километр. Говорить с ними придётся максимально честно. Вот только всё ли следует выкладывать? Тоже интересный вопрос.
Я тот ещё параноик, и даже Петру не особенно верил. Про шведа и говорить нечего.
— Скажи откровенно, Георгий: чего ты хочешь на самом деле, — Пётр Алексеевич взял на себя роль главного в этой ситуации, и надо сказать, был совершенно прав. Условия диктовал сейчас именно он.
— Домой вернуться, — честно ответил я. — Здесь я не по своей воле… хоть и по своей глупости.
— Чем я могу посодействовать?
— Помочь довести эту партию до конца, государь.
— Партию? — процедил Карл, окинув меня гневным взглядом. — Это для вас всего лишь шахматная партия?
— Если б для меня, ваше величество, — вздохнул я. — Сам здесь очутился едва ли не в роли пешки, только чудом Божьим всё обошлось.
— Шахматы — не худшая аналогия, брат мой Каролус, — проговорил Пётр. — Едва сделаны первые ходы, и одному Всевышнему известно, как завершится партия. Оттого, должно быть, и возможных миров великое множество.
— Это так, — кивнул я, припомнив теорию Эверетта. — Совершенно точно есть мир, где вы никогда не встречались лично, но при том были противниками на поле сражения. Наверняка есть мир, где вы, ваши величества, не только никогда не ссорились, но и являетесь лучшими друзьями. И есть тот мир, в котором мы с вами обретаемся — со всей текущей обстановкой и отношениями.
— Вы противоречите постулатам церкви, которые гласят, что мир был создан Богом в единственном числе, — едко усмехнулся Карлуша.
— Это постулаты католической церкви, — возразил ему Пётр. — Папам римским ни вы, ни я не кланяемся.
— Тем более, что реальность тоже им противоречит, — я тоже вставил свои «пять копеек». — У Полтавской баталии в моем учебнике истории